Волосы были длинными и черными. Они распадались на пряди, столь же здорового вида, как и чудесные локоны Арлы. Разглядывая их, я задумался, не продолжают ли они расти долгие века, прошедшие после смерти Странника. Сняв перчатку, я осторожно коснулся волос пальцами. Они были мягче шелка и словно живые. Я вытер руку о штанину и поспешно натянул перчатку.
Продолжая обследование, я то и дело обращался к Арле за инструментами: «Губной зажим Хадриса, глазной эталон, измеритель ушной раковины» и тому подобное. Я не торопился, работал медленно и тщательно, и тем не менее во мне росла досада. Математические показатели измерений этой странной головы выглядели скорее некой кабалистикой, колдовским образом создававшей нечто превосходящее даже мои собственные параметры. Когда неиспользованным остался только кронциркуль, мой любимый инструмент, я отошел от алтаря и жестом предложил Арле прерваться.
Стоя спиной к Страннику, я, чтобы успокоить нервы, закурил сигарету. По лбу у меня стекали ручейки пота, и рубаха промокла. Арла не сказала ни слова, но смотрела на меня с любопытством, словно ожидая услышать мое мнение.
– Делать выводы еще рано, – сказал я.
Она кивнула и кинула взгляд через мое плечо на это странное лицо. По направлению взгляда я догадался, что ее интересует: то самое расстояние от глазной щели до скулы, которое мы обсуждали, говоря о ее дедушке. Я и без кронциркуля знал, что расстояние это отлично укладывается в параметры Числа Величия.
– Ваша честь, – сказала она. – По-моему, он шевельнулся.
Я дернулся к мумии, но она опередила меня и пока руку на грудь трупа.
– Чувствуется легчайшее движение, – сказала она. Я взял ее руку в свои.
– Ну-ну. Глаза иногда обманывают нас, но, боюсь, смерть не узнать невозможно. Особенно в этом парне, в котором она обосновалась лет с тысячу назад.
Но я чувствовала движение, – упорствовала девушка. В ее глазах стоял страх, и я не мог отпустить ее.
– Возможно, Гарланд, перемещая образец, нарушил его внутреннюю структуру. Вы могли уловить оседание костей, превратившихся в соль, или перемещение окаменевших органов, только и всего.
– Да, ваша честь, – согласилась она, отступая, однако лицо ее по-прежнему было искажено страхом.
Мог ли я сказать ей, что все мои расчеты указывали на великий разум и тончайшую восприимчивость? Как было признаться, что в этом жалком обломке живого существа, с кожей жука и перепончатыми ладонями, воплощена, насколько я мог судить, вершина человеческого развития?
Передо мной встал мучительный вопрос: «Что делать?». Как счастлив был бы я, обнаружив свою ошибку Подправить результаты было несложно, и возможно, так было бы лучше для всех, но та же дикая магия, которая вмешалась в мои расчеты, заставила меня признать горькую истину.
Вооружившись кронциркулем, я снова занялся образцом. Только сейчас я увидел перед собой лицо, а не геометрические фигуры и числовые значения. Вместо узлов и радиусов я увидел легкую улыбку и по форме и расположению закрытых веками глаз угадал в этом человеке глубокую мудрость и доброту. Подняв глаза, я увидел мерцающие вокруг огни свечей. В моих ушах прозвучал голос Создателя. «Клэй, – сказал он, – ты горишь заживо». Я, как пойманный в капкан зверь, рвался на свободу. Скрыв страх, я установил одну иглу инструмента точно посередине лба, а вторую – на кончик длинного подбородка, покрытого остроконечной бородкой.
Производя это последнее измерение, я вдруг осознал, что перестал понимать, что делаю. Физиогномика, со всем ее мощным основанием, покоящимся в истории цивилизации, вдруг растворилась в моем сознании, словно сахар в воде. Я стоял между своей возлюбленной и этим обломком живой смерти и чувствовал, как обрушивается на меня Гарландово определение греха.
– Ага, – сказал я несколько слишком напыщенно, – вот оно, наконец.
– Что? – вскинулась Арла.
– Ну, принимая во внимание отношение раствора ноздревых щелей к расстоянию «лоб—подбородок», следует ввести в расчеты вектор Флока, после чего получаем результат, доказывающий, что наш образчик немногим отличается от прямоходящего животного.
– Вектор Флока? – переспросила Арла. – Я нигде не встречала.
Как и я. Однако я сочинил историю его открытия и долго распространялся о блестящих способностях своего старого учителя. На лице Арлы отразилось разочарование, и я не понимал, сожаление ли это об ускользающем великом открытии, или оно относится ко мне. Впрочем, сейчас мне нужна была только красота и долгий-долгий сон.