– Физиогномика в той или иной форме существовала с тех пор, как первые люди взглянули друг другу в глаза. Однако Белоу, желая подчинить свое творение единому закону, разработал математически точную теорию, которая служит безукоризненным инструментом оценки человеческой морали.
– Я всегда мечтала попасть туда, поработать в городских библиотеках, а может и поступить в университет, – сказала девушка.
– Вы неподражаемы, моя дорогая. Ни одна женщина и не мечтает поступить в университет, ни одна женщина не имеет допуска в библиотеки.
– Но почему же? – спросила она.
– Им прекрасно известно, что они настолько же уступают мужчинам в целом, насколько один мужчина может уступать другому. И это не только общеизвестная истина, это закон, – сказал я самым мягким тоном.
– Не может быть, чтобы вы в это верили!
– Как же не верить? – возразил я. – Послушайте, вы же начитанная девушка. Мозг женщины меньше мужского, это установленный факт.
Она с отвращением отвернулась от меня.
– Арла, – уговаривал я, – не в моих силах изменить закон природы. – Я чувствовал, как она становится холодней с каждым моим словом. Она даже отступила на шаг от меня, и я не мог придумать, как успокоить ее. – У женщин, знаете ли, есть определенные способности, определенные, скажем так, биологические возможности. Они занимают свое место в культуре.
Ее лицо, казалось, просветлело, и она обернулась ко мне.
– О, кажется, я вас понимаю, – сказала она с улыбкой.
– Понимаете? – повторил я. Мысли мои пришли смятение, и я чувствовал, что теряю вес. Красота и вино думали за меня, когда я заключил ее в объятия и попытался поцеловать. Единственное, о чем я думал в тот миг: где могут быть кожаные перчатки, которые я приберегал для подобных критических моментов...
Это случилось так же внезапно и болезненно, как утрата физиогномики. Арла ударила меня по лицу и вырвалась из рук.
– «Женщины занимают свое место», – передразнила она. – Не забывайте: это я провожу расследование. Может, я и женщина, но не так глупа, чтобы не увидеть, что вы лишились всех способностей.
– Арла. – Я хотел строго одернуть девушку, но имя прозвучало по-детски жалобно.
– Не бойтесь, – продолжала она. – Я никому не скажу. Я закончу за вас расследование, чтобы вы знали, даже если никто другой не будет об этом знать, – я нашла разгадку.
Я не верил самому себе, однако мне в самом деле хотелось извиниться. Клянусь задницей Харро, мой мир разлетался на части.
– Я прошу прощения, – выговорил я, и каждое повисло у меня на языке фунтом крематов.
– Вы просите прощения, – повторила она. – Жду вас завтра к десяти. Больше не опаздывайте. Надеюсь, утром вы будете вести себя более профессионально.
С этими словами она схватила свой плащ, пересекла комнату и скрылась за дверью.
Я был в полной прострации, пораженный как разоблачением, так и ее мнением обо мне. Это было унижение; хуже того, это было одиночество. Желая скрыться от самого себя, я прошел в спальню, быстро оделся и пошел за ней.
Темнота ночи пугала меня больше обычного, а порывистый ветер, следуя примеру Арлы, хлестал меня по лицу. Я видел ее далекую фигурку в конце пустынной улицы. План мой, если это можно назвать планом, состоял в том, чтобы, не открывая себя (я знал, что это было бы ошибкой), следить за ней издали. Я должен был видеть ее. Держась в густой тени домов, я пустился бегом – искусство, которого я не вспоминал с детских лет.
Один раз девушка остановилась и обернулась назад. Я тоже застыл в надежде, что ей меня не видно. Потом она свернула в проход между банком и театром. Я поджидал за углом, пока она не скрылась за поворотом, и только потом двинулся дальше. Таким же образом я проводил ее сквозь сосновый лесок до неширокой поляны, передвигаясь на цыпочках, чтобы не выдать себя скрипом снега под каблуками.
На дальней стороне поляны стоял жалкий домишко, из единственного в Анамасобии строительного материала – серых волокнистых бревен. В окно лился теплый свет. Девушка вошла и прикрыла за собой дверь. Я прокрался к стене и, хотите верьте, хотите нет, опустился, как собака, на четвереньки, чтобы осторожно пробраться под окно.
Мне открылась гостиная с грубой мебелью, вытесанной из бревен. В креслах, лицом друг к другу, сидели старик и старуха. На лице хозяина я заметил предательский синеватый оттенок, указывающий, что вскорости он разделит участь твердокаменных героев. Оба лица выражали беспросветную тупость. Как видно, Арла верно оценивала умственные способности своих родителей. Я поморщился и переполз к боковой стене дома.