— Шнурок! — окликнул он, точно пса, и Шнурок уже был тут как тут, поглядывал преданными глазами на Зубра. Насколько Степа предан ему на самом деле? Зубр всегда был в почете у братвы, потому что Зубр — это сила. Но каково придется ему, когда он обнажит свою слабость? Когда окажется, что он — всего лишь человек, по-человечески переживающий за своих родственников?
— Что, Сергей Матвеич?
— Поедешь к моим родителям. Если они там, берешь их и перевозишь сюда. Если нет… — На этот случай Логинов никаких действий со стороны Шнурка изобрести не мог и потому замялся.
— Понял, Сергей Матвеич! — вывел его из затруднения Шнурок, отправляясь выполнять задание — аж пятки засверкали.
После его ухода дом обезмолвел. Только Логинов бесцельно бродил из комнаты в комнату, вспугивая тишину. Один раз, чтобы нарушить это тягостное молчание, он едва не включил видеомагнитофон, в который все еще была вставлена злополучная кассета, но буквально поймал себя за руку с пультом: это-то еще с какой стати — весь этот ужас заново смотреть? Вынув кассету, он, словно гигантское ядовитое насекомое, взял ее двумя пальцами и осторожно переместил за кровать. Осторожно — потому что еще понадобится. Он непременно пересмотрит ее, выявит все подробности, которые способны навести на след… Не сейчас. После. Сейчас он ничего не в силах сделать. Руки и ноги — совершеннейшие инструменты убийства — стали вялыми и, казалось, осклизлыми, как столовские разваренные макаронины.
Когда же это милиция так поступала — использовала воров в законе, чтобы их руками брать заложников? Зубр никогда не слыхал о таком. Это шло вразрез со всеми правилами. Где ваш гуманизм, ублюдки? Где ваши высокие принципы защиты законности? Милиция смухлевала. Она с поразительной наглостью поймала Зубра на тот крючок, на который он так любил ловить других, и теперь Логинов чувствовал себя так, словно очутился в новом, непривычном мире. Точнее, мир остался прежним, но устрашал кроющейся в нем зыбкостью. Зыбкости Логинов не терпел: он любил определенность. Больше всего он хотел, чтобы все вернулось на круги своя: милиция была бы «милицией, бандиты — бандитами, и каждые действуют своими методами, и все при деле. Не то что в эту страшную, шуршащую дождем и предположениями ночь…
«И нашли же, чем уязвить, сучары!» — сокрушался Зубр. Он не мог не признать, что уязвимое место выбрано с хирургической точностью: он и впрямь безумно любил и родителей, и сестру. Сравнивая силу чувства, сейчас он мог себе признаться, что Зоя значила для него больше, чем Белла, хотя и меньше, чем его шальные бабки — тоже как-никак женщины…
Отец, мать, Зоя в его глазах были ценнее, чем все прочие представители рода человеческого, в силу того, что они Логиновы, члены его семьи, а все остальные — нет. На втором, по степени близости, месте стояла просто родня, которую представлял собой Антошка Сапин. Законника Зубр по-своему любил, однако использовал напропалую, в отличие от родителей и Зои, которых следовало холить, лелеять и к опасным работам не привлекать. Третье место занимала братва, сотоварищи по «Хостинскому комплексу». Этих Зубр использовал, но не любил. За что их, спрашивается, любить? Вечно возбухали, дрались из-за своей доли, под него подкапывались. Если бы не рассчитывали на то, что он их вытащит или, по крайней мере, отомстит за них, выдали бы следствию с головой. Когда их посадили, в его сердце ничто не дрогнуло. Еще и подумал: «Пускай. Меньше народу — больше кислороду. Дайте время, я и без вас развернусь».