— Одевайтесь, — бесцеремонно приказал Степан, — поедете со мной.
— Почему? — только и спросил растерянный до состояния ребенка Матвей Логинов.
— Потому что Сергей Матвеевич приказал. — Степан оставался резок и деловит. — Вам надо срочно покинуть дом. На Сергея наехали какие-то крутые бандюки, хотят захватить всех его близких в заложники.
Это надо было видеть, как переполошились старики Логиновы!
— А как же мы? — затрепыхалась Вера. — Куда же мы? К Сереженьке?
— У Сергея Матвеевича вам как раз опасно будет: основной удар придется на него. Он отдал приказ доставить вас в потайное место. Не беспокойтесь: все рассчитаноАС вами ничего не случится.
— А Зоя? — вспомнил Матвей Логинов.
— Она уже надежно спрятана. Ну, — повысил голос Степан, — собираетесь вы или нет? У меня ведь лишнего времени нет с вами тут разбазаривать. Хотите, прямо так поезжайте.
— Нет… зачем же… мы оденемся… зачем же прямо так… это неудобно…
— Ну так давайте! Напяливайте скорее, что там у вас есть!
— Степушка, ты подожди… Мы мигом…
Но «мигом» у них не получилось: копались, чертыхались за дверью дальней комнаты, ссорились, терзались, засовывая в уличную одежду ночные расслабленные тела. Степан пытался зримо вообразить, что там происходит, и чувствовал отвращение, но в этом отвращении было нечто приятное. До чего сладко сознавать, что это родители Зубра и Эсэсовки! Эти прошлогодние грибы, эта человеческая плесень — испуганная, жалкая, скулящая, уповающая на него, своего защитника… Старики Логиновы ведь очень непроницательны — как, в сущности, и их драгоценный сыночек. Им так легко поверить в то, что бывают на свете по-собачьи преданные слуги. А собачья преданность в этом мире давно перевелась.
Зубр проверял преданность унижением. Он намеренно унизил Степу Шнурка, добавив ему в пиво мочу и следя за его реакцией: стерпит — не стерпит? Степа стерпел, и Зубр признал его надежным подручным. Он судил по поверхности, он не потрудился заглянуть в душу Степы. Шнурок? Какая у него там душа? Какие у него чувства? Шнурок, он Шнурок и есть, Шнурком и помрет.
Между тем чувства у Степы наличествовали. Когда он распробовал вкус мочи, первым побуждением его стало выплеснуть гнусный напиток в морду обидчику, но он понимал, что выставит себя на всеобщую потеху. Главное — ничем не выдать, что ему это мучительно и обидно. И он допил это распроклятое пиво, которое и без мочи-то терпеть не мог, а с мочой оно составляло совсем уж затхлый отвратный коктейль, шибало в мозг и в пятки, вызывая рвотный рефлекс, — он его допил… Но не было дня после этого случая, когда Степа Шнурок, глядя на Зубра, не припоминал бы то пиво и не искал случая припомнить его Зубру по-настоящему, то есть отомстить. А в ожидании того великого момента вел себя тихо и скромно, изображая преданность, ничего не предпринимая против Сергея Логинова. Сознавая скромность своих интеллектуальных дарований, Степа так и не придумал подходящий сценарий мести: для одних сценариев у него не хватало средств, для других — сил. Зато силы и средства имелись у ментов, которые, вычислив его и обнаружив, предложили смягчение наказания за то, что он поможет им в проведении операции, направленной против Зубра. Степа не против, пожалуйста. Помирать — так с музыкой. От тюряги никуда не деться, так надо хоть напоследок получить удовольствие.
Они ни о чем не узнали. Они послушно поехали с ним туда, куда он их повел, послушно отсиживались в бетонных стенах намеченного ментами схрона и бурно обрадовались, когда Степа снова явился к ним, сказав, что опасность миновала и они могут вернуться домой. Кряхтя, размещались в машине, готовые тронуться в обратный путь, по дороге возвращая себе поколебавшееся было чувство собственного достоинства и даже — как ни покажется смешно — собственной исключительности. Ничего плохого с Ними не может произойти. С кем-нибудь другим, но только не с ними. Дети иногда навлекают на них неприятности, но всегда готовы защитить своих родителей. У них самые лучшие в мире дети.