Как они будут себя чувствовать в зале суда, увидев на скамье подсудимых свою кровиночку Сереженьку? Среди хворей, одолевающих Веру и Матвея, отсутствует болезнь сердца, а значит, по всей вероятности, судьба лишит их удовольствия умереть раньше, чем они узнают весь список преступных деяний Зубра, сполна испытают презрение соседей и знакомых… В станице Староминской народ простой живет: вознесся ты — тебе завидуют, упал — пинают. Так что месть Степы Шнурка получится долгой и распространится не на одного Зубра…
Все равно Шнурок не мог сочувствовать старикам Логиновым. Во-первых, потому, что за годы службы под началом Зубра вообще отучился сочувствовать кому-либо. Помнит, в детстве маму жалел, бабушке дряхленькой, немощной, по огороду помогал, так то ведь было детство золотое! Во-вторых, потому, что ему в тюряге будет вряд ли лучше, чем им на воле. А в-третьих, да хоть потому, что от них воняет. Хуже, чем от того самого пива.
— Идите потихонечку, дядя Матвей, — приговаривал Степан. — А то споткнетесь да расшибетесь.
— А что же, Степа, Сережа с нами так и не повидается?
— Почему не повидается? Вы его увидите. Совсем скоро. Зуб даю!
25 февраля, 12.51. Сотрудники агентства «Глория»
— Ну и ну! — сказал Костя Меркулов. — Весело же вы без меня живете, господа!
Он ничего не понимал во встретившей его суматохе на аэродроме. Его еще пришлось вводить в курс последних событий. Ему еще пришлось объяснять и про заминированную машину, и про Антона Сапина, который из рядовой пешки вдруг за считанные дни вырос в глазах следствия в матерого киллера, ферзя преступного мира Черноморского побережья. Известие о том, что заложники освобождены, Константин Дмитриевич встретил легким наклоном головы: мол, он и не сомневался, что если за дело взялась «Глория», так оно и выйдет; хотя на самом деле он предполагал, каких усилий это стоило и МВД, и прокуратуре, и «Глории».
— Молодец, Денис, — в своей обычной сдержанной манере похвалил он Грязнова-племянника.
— Бум стараться, Константин Дмитриевич, — принял похвалу Денис. — Хотя, по правде сказать, без вас у нас ничего бы не получилось.
— Как это «без меня»?
— А вот помните ваше выступление на заседании Госдумы, когда речь шла о терроризме…
— А с машиной-то все в порядке? — семенил, приплясывая, Станислав Вешняков. — Ехать-то мы можем?
Машина приобрела безопасность тотчас после изъятия оттуда адского взрывного устройства, но Вешняков все никак не хотел в это поверить, предпочитая услышать от посторонних, что да, его любимой железяке и ему лично ничего больше не грозит. За увлеченными объяснениями, почему опасность миновала, тема выступления Меркулова на заседании Госдумы как-то отсеялась, временно отступила в задний ряд, откуда Денис не спешил ее вновь вытаскивать. Уж лучше он сделает это наедине, если зайдет речь, а если не зайдет — ну и бог с ним, может, так надо.
— Правда, глориевцы у нас молодцы, — уже погрузившись в вешняковскую машину, воздавал должное молодым сотрудникам Вячеслав Иванович Грязнов. — Но что я тебе, Костя, буду объяснять, ты, поди, и сам все про них знаешь. Лично я хочу рекомендовать тебе одного человечка, на которого, по-моему, тебе надо обратить самое пристальное внимание. Что повышение звания у этого человечка не за горами — видно без Очков! Шурочка Романова была украшением МУРа, а Галочка Романова, того и гляди, взлетит выше тетки…
Галя в ответ на похвалы скромно улыбнулась. Честно признаться, улыбалась она через силу: перед глазами до сих пор маячил Антон Сапин, то приставляющий к виску дуло пистолета, то уже в наручниках, бросающий на нее, ментовскую суку, которая его загубила, тягостный взгляд… Этот взгляд Сапин предполагал сделать презрительным, прожигающим насквозь, но получился он растерянным, почти испуганным. В нем читалось: «Что же это я натворил? И зачем? И что из этого выйдет?» Что выйдет, было ясно заранее: то, что Сапин своими поступками целиком и полностью заслужил. Галя не могла сочувствовать этому человеку, но и не настолько очерствела профессионально, чтобы сердце ее не оказалось задето этими вопросами.
26 февраля, 11.00. Галина Романова
Стоял отличный весенний денек — первый день настоящей сочинской весны. Дремлющие в почве и деревьях соки, казалось, проступали наружу, излучая солнечный свет, выдавая колыханием ветвей размах своего молодого буйства. Сад зазеленел — сразу и весь. Черешни, абрикосы и яблони приветствовали свое возвращение к жизни, сильными стволами сквозя в зеленом облаке. «Мы здесь! — словно говорили они. — Мы с вами, люди! Пройдет еще совсем немного времени, и мы принесем вам вкусные плоды…»