— Во Франции и в Италии, я тебе скажу, Алексей Петрович, — предварил Шушар, — исторически чуть ли не в каждом замке делали свое вино. Не в самом, понятно, замке — аристократы низкой работой рук не марали, — но в окрестностях каждого такого шато крестьяне обязательно выращивали свой сорт винограда и изготовляли вино, которое обычно и названия никакого не имело. Просто называлось «белое» или «красное»…
— А ты был во Франции?
— Нет. Откуда? Франция для меня была мечтой. Вот представь: лагерь под Ингуркой — есть такая местность, не слышал? — ветер со снегом в окно стучит, мороз ниже сорока градусов, в коридоре начальник кого-то шмонает, а ты в библиотеке сидищь и читаешь о Франции… Нынешним не понять. Он, нынешний, за границу живьем ездит, он в этом самом шато за свои миллионы может своей чувихе сколько хочешь вставить, а ведь чего-то ему не понять…
Что же здесь непонятного? Выслушивая слова, произнесенные в порыве откровенности бывшим вором в законе, чей расцвет деятельности пришелся на тот период, когда страна была совсем иной, Алексей Петрович Кротов задумался о связях между психологией преступника и психологией общества. При советской власти уголовники вовсе не были провозвестниками капитализма, как это иногда утверждают личности, постыдно неинформированные и относительно уголовников, и относительно капитализма. Преступники существуют при Л1960М строе, и при любом строе общество должно защищать себя от них. Но возможно ли назвать их, от которых советское общество себя защищало, плотью от плоти этой непостижимой страны, где ничего было нельзя, где всякая инициатива перетекала в посиделки на кухне и бесплодные мечты? Да!
Бандиты новейшей формации — совсем другие. Они так же, как прежние, идут на кровь во имя выгоды, но в отличие от них более практичны. Их удовлетворят только очень крупные суммы. Им незачем мечтать: они привыкли, что все для них доступно. И все возможно. И, соответственно, все можно. Они менее осторожны, но более безжалостны.
Кротов поднял бокал:
— Василий Петрович, мне под Ингуркой никогда зимовать не доводилось, но, кажется, я понял, что ты хотел до меня донести… Так выпьем же за понимание.
— Это ты хорошо сказал, — одобрил Аристархов.
Вино и вечер малыми дозами вливались в них. В конце зимы — начале весны вечера, понятно, еще не те, что в августе, вроде бы и не совсем сочинские, но тем они трогательнее и тем проясненнее. Будут еще, дождетесь, будут вам*и пальмы в огнях, и душные темные ночи, но ведь это горячка. Рассуждать о делах необходимо на ясную голову. Ведь это качество настоящего вина, отмеченного в грузинской песне советского периода: «Голова моя в порядке, ноги не идут».
— Ну, Алексей Петрович, а теперь о деле. Вовек не поверю, что ты ко мне вино пить напросился.
— Н-ну как нехорошо: Петрович не доверяет Петровичу! Но на сей раз ты, Василий Петрович, не ошибся. И раз уж выпили мы за понимание, пойми и ты меня. Интересует меня в Сочи один человечек…
— Кто?
— Сапин, Антон. Двоюродный брат Сергея Логинова, который возглавляет спортивный комплекс.
— Люди опасные, — безразлично сказал Аристархов. — С такими держи ухо востро. Ну я в их дела не суюсь, и они меня не трогают. Думают, если что, я их не заложу… И правильно думают.
— Василий Петрович, а ты знаешь, где я сейчас работаю?
— В Сочи перевелся?
— Не-ет, дорогой. Я теперь частный сыщик. Следовательно, милицию собой подменять не могу. И не хочу… Зато свободен. О чем-то поставлю органы в известность, о чем-то промолчу… Понимание — это ведь штука тонкая!
— Ну так и быть! Только для тебя, ради тоста! — Василий Петрович изображал радушие, создавая иллюзию, словно вот сейчас раскроет все и до конца, но, помня его прежнее поведение на допросах, Кротов не слишком доверял этой иллюзии: в действительности Аристархов напоминал луковицу, которую надо чистить постепенно, потому что снаружи у нее — одна шелуха. Зато чем ближе к середке, тем тщательней следует снимать слои: не пришлось бы лить горькие слезы… — Антон Сапин, он… хорошо, знаешь ли, стреляет. Четыре трупа на нем.
— А, ну это не новость. — Алексею Петровичу было известно, что следствие установило причастность Сапина только к одному убийству, однако он не хотел преждевременной радостью спугнуть аристарховскую откровенность. — Мне не это нужно.