– А теперь, скотина, проси прощения за Государыню Императрицу!
– Простите, простите! – забормотал Манцев.
– И ты проси прощения! – рявкнул Бреннер на инженера-путейца, вжавшегося в стену.
– Конечно, я очень извиняюсь!
– Хамы! Быдло! – сказал Бреннер и отбросил от себя Манцева. – Идемте, мичман!
Я заговорил уже на улице:
– Но это … это же … Разве так можно?
– Очнитесь, мичман! Вы в самом деле хотели стреляться с этой скотиной по всем правилам?
Бреннер шагал, подняв воротник шинели.
– Но это же бесчестно!
– Вы, простите, дурак? Не видите, что творится вокруг? Так и ходите по улицам в поисках дурной пули?
Вскоре мы сидели в другом трактире. Я рассказал о себе, о своем недлинном послужном списке. Бреннера особенно заинтересовала моя служба юнгой на Императорской яхте. Он подробно расспрашивал обо всем – до того подробно, что мне показалось, будто он меня проверяет. Скорее всего, так оно и было. О себе он сообщил только, что служил в полковой разведке на Юго-Западном фронте. Он накормил меня, ведь я так и не успел толком поесть; предложил водки, но я отказался. Он молча опрокинул пару стопок, а налив третью, вдруг спросил:
– Так вы любите Государыню?
– Люблю …
– А Государя?
– И Государя! Я их всех люблю – все Августейшее Семейство. Когда я служил на Корабле, то есть на «Штандарте», я … Это было счастливейшее время моей жизни. Но дело даже не в этом. Просто я не понимаю России без Государя. И все это свинство, которое теперь, я ненавижу, ненавижу …
– Да. Это вы хорошо сказали – «все это свинство». Точнее и выразить невозможно. – Бреннер все еще держал стопку и смотрел на меня.
– Господин капитан, а вы любите Государя? – спросил я.
– Люблю, – ответил он твердо, не отводя взгляда, и опрокинул рюмку.
– Скажите мне честно, – сказал Бреннер, выждав, пока водка пройдет все этапы пути, – в кого из Царевен вы были влюблены?
Я смутился.
– Влюблен? Ну что вы … Я люблю их всех, я же говорил, но это другое …
Бреннер кивнул. Мы сидели молча среди кабацких пьяных воплей и споров. Мне не хотелось расставаться с этим человеком – в этом вселенском кровавом бедламе от него исходила сила и уверенность.
– Идемте со мной, – сказал Бреннер, – если хотите посвятить себя благому делу.
– Какому?
– Там увидите. Это достойное дело, дело чести.
Через полчаса мы оказались на Лиговке в подвале, набитом людьми в шинелях без знаков различия.
Председательствовал серый френч без шеи с седыми усами. Погон на нем не было, но как-то самой собой угадывалось, что он полковник. Офицеры и некоторые штатские – всего с полсотни человек – часто перебивали председателя и выступали с мест. Речь на этом тайном собрании шла ни много ни мало об освобождении Императора и Семьи из заключения в Тобольске.
Полковник начал сразу с предложения создать кассу для сбора средств на подготовку операции. Несколько голосов тут же возразили, что, пока нет организации, не выбрано руководство и нет никакого внятного плана действий, говорить о сборе средств просто странно. К тому же как предполагается эти средства собирать? Ходить по улицам с кружкой, пока не загребут чекисты? Грабить банки, национализированные большевиками? Все кричали и перебивали друг друга.
Бреннер в прениях не участвовал, только зыркал вокруг глазами и прошипел мне в бешенстве: если бы он знал, что это будет за балаган, то ни за что не пришел бы. Действительно, это больше походило на заседание клуба охотников, чем на совещание тайной организации.
Еще присутствовали три барышни. Одна, в солдатской шинели и фуражке, мордатая, – явно бывшая унтер-офицерша из женского штурмового батальона. Вторая – курсистка, о которой больше и сказать нечего. И третья – с рыжими волнистыми волосами, собранными в пучок под зеленой шляпкой. Сначала я видел только волосы и длинную шею, потому что она сидела впереди. Лицо увидел, только когда она вышла к председателю и повернулась к собранию, – худое, острое, с длинным подбородком. Глаза коричневые. Тонкая, плоская, высокая. И веснушки, конечно. И голос звонкий:
– Господа офицеры!
По рядам пробежал смешок.
– Вы из женского батальона, мадемуазель?
Все засмеялись. Повеяло казармой.
– Это еще что такое? – пробормотал Бреннер, поморщившись.
Рыжая не смутилась.
– Господа! Мне кажется или я в самом деле на заседании дамского филантропического общества? Нет! Это бабья сходка в базарный день!
Офицеры забубнили, задвигались. Рыжая продолжала, повысив голос до крика: