Корабль вдруг накренился. Парус наполнился ветром, и фелюга рванулась по расчищенной дорожке в сторону ледяного моря.
Ронин, не готовый к столь резкому толчку, упал на палубу. Осторожно переместившись на корму, он мертвой хваткой вцепился в штурвал и закрепил его в соответствии с указаниями Борроса. Ледовый корабль мчался по льду прямо на юг, подгоняемый ветром. Ронин взглянул вперед, но луна скрылась за проплывающими облаками. Снова сгустился туман. Ронин сделал все, что надо было сделать. Еще раз убедившись в прочности такелажа, он спустился в каюту.
Спать.
— Уже завтра. Ночь.
Небольшой сплющенный фонарь, висевший на бимсе под низким потолком каюты, горел тусклым светом. Он покачивался при движении корабля, отбрасывая тени на переборки.
— Что? — спросил Ронин заплетающимся языком.
Через прозрачные иллюминаторы с двух сторон на переборках каюты он увидел, что снаружи еще темно. Здесь же было тепло и уютно. Он закрыл глаза и вздохнул.
— Мы проспали всю ночь, — сказал Боррос со своей койки с противоположной стороны каюты, — и весь следующий день.
Он устало улыбнулся.
— Я вставал один раз, примерно на закате, поэтому я знаю. Я вышел на палубу и заметил, что ветер слегка переменился. Мы отклонились на запад чуть больше, чем нужно, насколько я сумел определить по солнцу — оно заходит на западе, — и я переставил штурвал.
— Он осторожно поднялся. Выглядел он изможденным донельзя.
— Проголодался?
Ронин открыл глаза.
Они жадно поели. На корабле был запас пищевых концентратов. Пахли они более чем неаппетитно, но зато хорошо наполняли желудок. Ронин вдруг вспомнил про обмороженное лицо, но, осторожно потрогав его рукой, не обнаружил ни жжения, ни каких-то других неприятных ощущений.
— Древние предусмотрели и это, — заметил колдун. — В одном из карманов своего костюма ты найдешь упаковку мази. Когда я проснулся вчера, я позаботился о нас обоих.
Он улыбнулся почти виновато.
— Я решил тебя не будить.
Он снова откинулся на койку, словно разговор его утомил.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Ронин.
Колдун поднял худую руку.
— Я в полном порядке... просто, чтобы прийти в себя, мне надо чуть больше времени, чем тебе.
Его губы скривились в подобие слабой улыбки.
— Издержки возраста, сам понимаешь.
Ронин отвернулся.
— У меня для тебя сюрприз, — сказал он.
— А-а, хорошо. Но сначала ты должен мне рассказать о своем путешествии в Город Десяти Тысяч Дорог.
Ронин заметил в глазах колдуна сожаление и печаль.
Боррос удрученно покачал головой.
— Я так виноват, Ронин. Я отправил тебя на поиски безумного, невозможного...
— Но...
— Мне рассказали про Г'фанда...
— Вон оно что. — Сердце у Ронина заледенело. — Неужели рассказали?
— Да. — Боррос поморщился. — В плане психологической обработки. До этого Фрейдал долго мучил меня физически...
Он бессознательно поднес тонкие пальцы к вискам, где раньше чернели ужасные метки пятен Дехна, теперь уже стершиеся.
— ...пытаясь вытянуть из меня все, что я знал о Верхе. В общем, Фрейдал почувствовал, что пора менять тактику. Он знал о том, что я послал тебя в Город Десяти Тысяч Дорог, и мог остановить тебя в любой момент...
— Но он дождался, пока я не вернусь. Он хотел посмотреть, что я с собой принесу... поскольку не смог вытянуть это из тебя...
Но Боррос не слушал. Он предавался воспоминаниям.
— Он возомнил себя слишком умным, чтоб ему провалиться! Пришел и велел им остановиться. Он дал мне воды и позволил передохнуть. Он сказал, что я выдержал все и меня не сломить, и что он не видит смысла возобновлять пытки. Он... он сказал, что восхищается мной...
Голос Борроса сорвался.
— ...что, как только я поправлюсь, я буду волен уйти.
Он провел хрупкой рукой возле глаз, словно отмахиваясь от кошмара, изливавшегося теперь в его словах.
— "Ах да, между прочим, — сказал он этак небрежно, словно это только сейчас вдруг пришло ему в голову, — мы взяли Ронина под стражу. Он только что вернулся во Фригольд после несанкционированной отлучки. Мы очень учтиво осведомились, куда он ходил, поскольку, сам понимаешь, это все-таки вопрос безопасности. Речь идет о сохранности Фригольда: если он сумел выйти, другие могут узнать об этом и начать шастать туда-сюда. Так что мы просто обязаны выяснить, куда он ходил и зачем. Это дело чрезвычайной важности". Тут Фрейдал вздохнул. «Но пока он не хочет пойти нам навстречу. Он отказывается, Боррос. Отказывается исполнить свой долг перед Фригольдом. Сам понимаешь, что нам придется сделать». Я действительно понимал. Он собирался допросить тебя на Дехне. «Его дерзость не оставляет мне выбора. Ах да, — сказал он потом, — чуть не забыл. Сопровождавший его молодой человек — кажется, ученый по имени Г'фанд — погиб. Прискорбно, конечно... а впрочем, ученые вряд ли имеют какую-то ценность для стабильности Фригольда».
Боррос заворочался на койке. Взгляд его был по-прежнему обращен внутрь.
— Фрейдал пришел в ярость, потому что и после этого я не сломался, как он надеялся, и тогда он...
Колдун содрогнулся всем телом.
— ...приказал ввести Сталига. Он велел своим даггамам подтащить Сталига ко мне. Они держали мне голову, чтобы я не смог отвернуться. А когда я пытался зажмуриться, меня били.
Боррос поднял голову. Его узкий череп отливал тусклым блеском старой кости. Глаза были потухшими.
— Когда Сталиг посмотрел на меня... я в жизни не видел такого ужаса на человеческом лице.
Он вздохнул и продолжил уже без остановок:
— И Фрейдал спросил: «Чего ты боишься больше всего, Сталиг? Лишиться ступней? Не хочешь ли проползти через Фригольд на коленях? Или, может быть, выколоть тебе глаза? Слепоты ты боишься? Нет? Тогда, может, перебить тебе хребет и оставить тебя живым? Живым и неподвижным?» Сталиг был просто в ужасе, а Фрейдал продолжал: «Неплохая мысль, ты не находишь? Твой друг Ронин сломал же хребет моему человеку, Маршу. Но ты знаешь об этом. Ты сам лечил Марша. Ты будешь совсем беспомощным. Тебя будут кормить и подтирать, как ребенка».
Снаружи жалобно застонал ветер, на мгновение заглушив негромкое поскрипывание полозьев, скользящих по льду, словно и он был свидетелем того ужаса, о котором сейчас вспоминал колдун.
Боррос уронил лицо в ладони.
— В конце концов, — произнес он шепотом, напоминавшим дыхание призрака, — Сталиг умер от страха.
Он замолчал. Воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая только стонами ветра да поскрипыванием снастей наверху. Ронин лежал на койке, пытаясь ни о чем не думать, но в голове все плыло. Тогда он встал и молча поднялся на палубу по короткому отвесному трапу.
Ледовый корабль мчался на юг сквозь ночные туманы. Стоя на палубе, Ронин не видел вообще ничего, кроме размытых теней рваного льда, убегающего под днище. Сейчас в паруса дул боковой ветер, и Ронин, чтобы хоть чем-то себя занять, приступил к изучению основ управления парусником. Ему пришлось изрядно повозиться с оснасткой, чтобы удерживать судно на правильном курсе.
Потом он перебрался на корму, освободил штурвал и попробовал поуправлять кораблем вручную, полностью отдавшись ощущению дрожи, пробегающей от штурвала в руки и разносимой по телу воображаемым потоком. Нескончаемый тихий шелест полозьев сопровождал его, словно незримый попутчик.
Ветер наполнял паруса. Погода постепенно менялась. Воздух стал гуще, наполнившись влагой, отчего стало еще холоднее. Мороз пробирал Ронина до костей. Наконец Ронин закрепил штурвал и, сделав последний глубокий вдох, спустился обратно в каюту.
Боррос лежал на койке, невидящим взглядом уставившись в потолок.
— Насчет сюрприза, Боррос, — мягко сказал Ронин. — Я еще не говорил тебе, что это за сюрприз.