Он не страшится буйства стихий. Он устремляется вверх в безуспешной попытке подняться над штормом. Он и раньше уже выходил невредимым из многих бурь, преодолевал воздушные потоки и снежные вихри, выдерживал - безо всякого для себя ущерба - удары тяжелых градин.
Он боится отнюдь не грозы. Он боится другого - того, от чего так отчаянно пытается спастись. Его серебристое оперение сливается в смазанное пятно, он ныряет вниз, на такой высоте воздух слишком разрежен даже для птичьих легких. Он ищет воздушный поток, который унес бы его подальше от этого страшного существа, что уже нагоняет его и морозным дыханием трепетной лаской смерти - обдает его расправленное хвостовое оперение. Оно приближается неумолимо. Живое, зловещее, неотвратимое. Оно грядет.
Стрелой врезается он в грозовую багровую тучу и вылетает из нее. Тело его пробивает озноб. В страхе пытается он закричать, но не может. Он камнем падает вниз. Гладкая поверхность ледяного моря несется ему навстречу мрачная, ровная, приносящая успокоение. Она надвигается. Ближе, ближе...
Бесполезно, решил Ронин. И даже более того - это чистейшее самоубийство. Сквозь слепящую завесу взвихренного снега, густого и темного, Ронин на ощупь пробирался на корму, не забывая о скользкой корке льда, уже образующейся на палубе.
Ветер настиг их со скоростью электрического разряда: только что буря была позади, но уже в следующее мгновение она окутала их слепящей пеленой, налетела безумным вихрем. Порыв ветра был слишком сильным: даже когда они оба вцепились в штурвал, корабль продолжало швырять из стороны в сторону, словно он вдруг сделался невесомым. Наверное, им лучше спуститься вниз. Ронин особенно переживал за Борроса, как бы его не снесло за борт.
Он поскользнулся, едва устояв на ногах, когда корабль накренился на левый борт, качнулся, дрожа в завываниях ветра, но все-таки выпрямился. Ронин медленно отцепил от каната замерзшие пальцы и пошел по направлению к каюте, при каждом шаге стараясь держаться хотя бы за что-нибудь.
Боррос, поглощенный теперь мыслью о преследующем их корабле, с маниакальным упорством вцепился в штурвал. Его бескровное лицо превратилось в замерзшую маску, губы кривились от ужаса. Колдун походил сейчас на мертвеца. На фоне темного дерева крючковатые пальцы Борроса смотрелись как белые кости. Ронин окликнул его, но его голос утонул в нарастающем вое ветра. Он схватил колдуна за хрупкие запястья, оторвал его от штурвала, подтащил ко входу в каюту и спихнул вниз по трапу. Потом он вернулся и закрепил штурвал. Прошелся вперед, скользя по обледеневшей палубе, и встал у правого борта. На четвереньках подполз он к мачте, с трудом поднялся на ноги и свернул хлопающий на ветру штормовой парус. Задыхаясь от ветра и колючего снега, бьющего прямо в лицо, закрепил парус двойными узлами.
Лишь после этого он спустился в каюту.
Боррос сидел в маленькой лужице на полу, дрожа всем телом. Ронин безмолвно опустился на свою койку и подумал еще, а не слишком ли много на них навалилось. Новые непредвиденные ситуации возникают едва ли не ежеминутно, а ведь ни сам он, ни Боррос еще не привыкли к поверхности. Ронину все это давалось легко: он был молод и крепок. Он был солдатом, который легко приспосабливается к любой обстановке. Его разум открыт и гибок. Он способен воспринимать все новое. Ронин узнал это после похода под Фригольд - в Город Десяти Тысяч Дорог.
Но с Борросом - который сейчас жалко съежился на деревянном полу, озабоченный не реальной опасностью бури, а приближением воображаемого корабля, на котором, как ему представлялось, его догоняют его мучители, дела обстояли иначе.
Вой ветра снаружи усилился. Корабль, мчащийся среди бури, опасно раскачивался и содрогался. "Мы или выживем, или погибнем, третьего не дано, - размышлял Ронин про себя. - Но, холод меня побери, я не собираюсь умирать!"
Боррос поднялся с пола и, пошатываясь, как пьяный, направился к трапу. Ронин перехватил его уже на полпути к запертому люку.
- Что ты делаешь?
- Парус, - захныкал колдун. - Я хочу убедиться... что парус поднят.
- Он поднят.
Боррос начал вырываться.
- Я должен увидеть своими глазами. Фрейдал гонится за нами. Нам надо идти с максимальной скоростью. Если он нас поймает, он нас уничтожит.
Ронин развернул колдуна лицом к себе и заглянул в усталые глаза, затуманенные страхом и болью. Он слишком многое пережил, подумал Ронин уже во второй раз.
- Боррос, забудь про Фрейдала, забудь про корабль-двойник. Даже если он нас и преследует, буря нас защитит. Он не найдет нас в такой круговерти.
Боррос ответил ему пустым взглядом и снова уставился на задраенный люк. Ронин встряхнул колдуна, уже теряя терпение.
- Ты идиот! Буря - наш враг! Там, снаружи, смерть. При таком ветре твой парус нас уничтожит!
- Значит, ты его все-таки опустил!
Голос Борроса напоминал обиженное хныканье обманутого ребенка.
- Да, холод тебя побери, опустил! У меня не было выбора! Не сделай я этого, мы бы сейчас уже завалились на борт.
Боррос бешено вцепился в Ронина.
- Пусти меня! Я должен поднять парус! Иначе они перехватят нас!
И тогда Ронин ударил его - ребром ладони по шее сбоку, - отключив на мгновение нервные окончания и перекрыв кровообращение. Колдун закатил глаза и кулем повалился на пол. Ронин уложил его на койку и с отвращением отвернулся.
Корпус корабля скрипел и стонал под порывами ветра. Лампа сильно раскачивалась на короткой цепочке, отбрасывая на переборки причудливые тени среди пятен тусклого света.
Ронин чуть-чуть подождал, а потом привстал и потушил лампу.
Он лежал, прислушиваясь к завывающей темноте, чувствуя, как раскачивается и кренится фелюга. От потушенной лампы шел легкий запах дыма. Буря рвала корабельные снасти, выла, точно живая, яростно билась о корпус судна.
Темнота сгустилась, и все звуки сделались тише. Впечатление было такое, что они доносились теперь через слой вязкой жидкости. Но зато стали отчетливей другие составляющие этих звуков, до сих пор остававшиеся незамеченными. Потом изменилась и громкость, то повышаясь, то вдруг понижаясь в размеренном медленном ритме, который действовал успокаивающе. Звуки как будто удлинились, словно качка лишила их изначального оформления.