Он вполне уверен, что даже она сама не знает о своей сущности. Ее никогда не подвергали проверке, не забирали на Черные Корабли. Она скрытая, затронутая ровно настолько, чтобы обрести жизнь, полную горя и проблем, жизнь не как у всех, жизнь в депрессии и непонимании.
Она затронута ровно настолько, чтобы сиять, будто маленькая лампочка в ночи.
— В чем дело? — спрашивает она. — Все окей?
Она улыбается, метко использовав незнакомое слово.
— Нам нужно найти укрытие, — говорит Олл. — Близится тьма.
Он раздумывает, всерьез раздумывает, не следует ли убить ее. А затем поражается, что вообще размышляет о подобном.
— М`кар, — произносит она.
— Что?
— Это слово. Эхо в том городе, — Кэтт глядит на него большими темными глазами Медеи. — С тех пор, как я его услышала, не могу забыть, как будто это слово — яд, который заполняет мой разум.
Олл опускает винтовку и прикасается к завернутому атаму на поясе. Вот что нужно этому созданию. Вот что им нельзя иметь при себе. Вот что они не должны доставить.
С ним что-то происходит.
У них есть оружие.
Если атам столь могущественен, если он столь ценен, что Те-Кто-В-Варпе послали за ним демона, то это чертовски серьезная штука. Проклятье, очень серьезная штука. Она прорезает путь сквозь искаженную вселенную. Что еще она может разрезать?
Мысль дает ему проблеск надежды. Стоящая рядом с ним Кэтт чувствует эту надежду и улыбается, даже не понимая, почему.
А затем надежда исчезает.
Корень языка Олла внезапно начинает зудеть. Руки дрожат.
Будет бой. Бой и смерть.
[отметка: —?]
Солнце полностью скрылось. Небо затянуто нагромождениями гонимых ветром серых облаков, терновая клеть поскрипывает и трещит. Они чувствуют ветер на лицах, но компас Олла так и не шевелится.
— Мы не можем уйти отсюда, — говорит Олл своим паломникам поневоле. — Не можем уйти вперед или назад. Нужно оставаться тут, а это значит, что нам, возможно, придется принять тут бой.
— Мы примем бой? — переспрашивает Зибес.
— Тут нет места для драки, — произносит Бейл Рейн. Юноша практически не видел войну, его только учили, однако он не был глуп. Неровный участок кустарника на склоне холма, густо заросшем осенним терном и опутанным дроком? Тут действительно негде драться. Будь в их распоряжении час, можно было бы подняться по холму к кольцу стоячих камней и, быть может, окопаться там.
У них нет часа. Это подсказывает Оллу его язык. А также веко, руки и холодный пот на спине. И еще выражение глаз Кэтт.
— Где мы укроемся? — спрашивает Кранк, тяжело сглотнув. Он указывает в сторону ближайшей ветви сухого и хрупкого терновника.
— Тут? В этом хламе? Он не сдержит лазеры. Там не укрыться. Мы окопаемся или…
— Тссс, — произносит Олл.
— Где мы укроемся? — настаивает Кранк.
— Лазеров не будет, — говорит Олл.
— А что будет? — интересуется Зибес.
— М`кар, — произносит Кэтт, не в силах сдержаться.
— Что это значит? — истерично спрашивает Кранк.
— Сохраняй спокойствие, — говорит ему Олл. Он обращается ко всем. — К нам приближается скверное существо. До сих пор мы ускользали от него, но оно все же нас нашло.
— Что за скверное существо? — интересуется Кранк.
— Что-то с Калта, — шепчет Бейл, который начинает понимать. — Одна из тех тварей, что явились на Калт. Или та, что шла своим путем…
Олл кивает. Кранк кривится, издает скрипучий стон и начинает рыдать.
— Как оно нас нашло? — спрашивает Бейл.
Олл непроизвольно смотрит на Кэтт.
— Нам просто не повезло, — отвечает он. — Долгое время мы хорошо справлялись, но нам не повезло. И теперь мы не должны впадать в уныние.
— Где нам укрыться от такой твари? — стенает Кранк.
Олл постукивает себя по груди.
— Здесь, — произносит он. — В дни веры мы именно так отгоняли демонов. Вера. Сила. Мужество.
— Олл Богобоязненный, — невесело усмехается Зибес.
— Богобоязненность — это добродетель, — кивает Олл. — Я всегда верил, с тех самых пор, как при рождении был помазан в Ниневии. Всегда. Всегда хранил веру, даже когда церкви сносили. Сносили за анахроничность. Я верю в высшую силу, и с ней мы и имеем дело. Впрочем, это иная сила. Выше, ниже, другая. Не человек. Не смертный.
— Ты тоже не смертный, — произносит Кэтт.
— Но я человек. В этой ерунде с богами и демонами вы можете держаться лишь за веру. Я всегда верил. Вот почему он никогда меня не любил и не вводил в круг доверенных лиц.
— Кто? — спрашивает Бейл.
Олл качает головой.
— Неважно. Я всегда хранил веру. И не пытался ее никому навязывать. Не проповедовал. Ну, во всяком случае, в течение длительного времени. Так что я не собираюсь просить вас о чем-либо странном.
Он снова глухо бьет дрожащей рукой напротив сердца.
— Просто верьте. Верьте, во что хотите. В Императора, в себя, в свет, что видите во снах, в твердую землю под ногами. Верьте в меня, мне все равно. Просто верьте.
— Мы должны делать что-то другое, рядовой Перссон, — говорит Графт. — Я не могу верить. Должна быть цель. Должно быть дело.
— Он прав, — замечает Бейл.
— Окей, — отвечает Олл. — Тогда будем петь.
— Петь? — недоумевает Кранк.
— Да, будем петь вместе. Это укрепляет разум. Я научу вас песне. Гимну. В былые дни верующие пели хором, чтобы поддерживать свой дух и отгонять тьму с демонами. Так сделаем и мы.
Он учит их словам. Всего куплет-другой. О, Повелитель и Владыка Человечества…
Они неохотно начинают петь. Неуклюже подбирают слова, часть забывают, уродуют мотив. Графт может только протяжно тянуть одну ноту. Олл берется снова и снова, повторяет и повторяет, постоянно оглядываясь через плечо и отслеживая покалывание в руках и подергивание века.
Так и работали гимны с молитвами в те дни, когда по земле бродили настоящие демоны. Это были защитные слова, выражения стойкости. Они объединяли людей пением, объединяли их силы и веру. Превращали веру в оружие, пусть даже и оборонительное — хотя бы в щит. Или, разумеется, в лучшем случае в щит.
Польза была даже для тех, кто не верил так, как Олл. При совместном пении люди занимались общим делом. Вспоминали, что не одни.
Они объединялись и укреплялись духом. У них появлялось дело, на котором можно было сконцентрироваться вместо страха. Паника — последнее, что требовалось Оллу.
А порой пение — просто шум, который защищает так же, как защищал Орфей.
— Продолжайте, — произносит Олл. — Пойте. До конца и заново. Пойте.
Он разворачивается и подходит к границе терновых зарослей. Позади спутники поют изо всех сил. Олл осматривает бурую осоку и уже омраченные ночью ложбины. Сколько тысяч полей сражений он так озирал, высматривая показавшегося врага? Ландшафт напоминает ему о болотах за Стеной, когда он патрулировал парапеты, выглядывая разрисованных людей. Напоминает о колышущихся лугах Алтая, где он ожидал приближения сарматских наездников. Напоминает о…
Его руки дрожат.
М`кар вовсе не там, внизу.
М`кар здесь, прямо на границе терновой клети, и он смотрит внутрь.
[отметка: —?]
Тернии вспыхивают.
Участок терновой поросли шириной три или четыре метра взрывается ярким оранжевым пламенем, загорается, словно бумага, и рассыпается пеплом, оставляя разрыв, через который через который может проехать транспорт.
Олл пятится назад, сжимая винтовку трясущимися руками.
Снаружи, по ту сторону прорехи в белой терновой стене, темно, как будто часть полуночи наступила раньше срока. Но в ней есть глаза. Олл видел, как они смотрели внутрь — древние глаза древнего, дикого разума. Желтые щели с черными прорезями зрачков. Сверкающие глаза. Злые глаза.
Глаза, которые вечно взирали с носа корабля.