Так и сейчас Поджига, рассуждая с привычной холодностью, вместе с водой непринужденно избавился и от ребенка. С праведной яростью Кузнецов безжалостно бросил в лицо старику, что тот говорит глупость. Если не хуже.
- Вы в своем уме?! Как можно без зазрения совести разбрасываться подобными словами?! Черт бы с генералами и властью - они не святые и никто не обязан любить. Тем более, бывают встречаются такие, кого действительно не за что! Только это не оправдывает! Но нельзя, нельзя же, нельзя! Нельзя с ленивой небрежностью говорить, что война поможет очиститься, перестроить, обновит!
Война, чёрт побери, не праздник и не игрушка, не черт из табакерки! Её никто не удержит на коротком поводке! И никогда ещё она не страдала высоким гуманизмом, осознанием собственной высокой цели! Вы здесь - в тепле и достатке - можете думать, говорить что угодно! Строить планы, рассуждать! А где-то в это время гибнут люди! Обычные люди - ничем не хуже нас! Со своими мечтами, идеями планами! Люди, которые любят и любимы! Или ещё хуже - попали в плен! Семьи лишились крова, дети - отцов и матерей! Это и есть ваша необходимая плата за обновление?! Это она?!!
Какой бы святой ни была цель, какой бы важной и желанной - её не оправдать этих потерь! Гибель сотен и тысяч, даже оставаясь статистикой, не перестает от того быть трагедией!...
Юрий Николаевич внутренне не мог не согласиться, что упреки суть вполне справедливы. Однако, увы, как случается часто, уязвленная гордость не могла позволить беспрекословно стерпеть подобный разнос со стороны постояльца. Тем более - офицера.
Именно этот момент и стал апогеем, наиболее опасной точкой. Фактически, гневной отповедью Кузнецов вполне осознанно сжег мосты, открыто пошёл на конфликт. И отношения наверняка оказались безвозвратно испорчены, если бы случай не выручил.
Так и не успевший оправится после многочисленных травм и непрекращающегося стресса организм не выдержал очередного приступа активности. И попросту отключился. На полуслове Кузнецов внезапно замолк. Непонимающим, совершенно обескураженным взором обвел комнату. И обмяк, упав обратно в кровать - будто лишившись внутреннего стержня. Естественно Юрий Николаевич мгновенно лишился основного объекта для негодования.
Тут на крик как раз подоспела Алиса. Застав столь неприглядную картину, девушка опечаленно всплеснула руками, после чего споро принялась за привычную уже реабилитацию адмирала. Поджига тем временем потерянно пожевал губами. Затем раздражено сплюнул и, тяжело поднявшись со стула, побрел помогать.
Когда же через несколько часов Кузнецов наконец пришел в себя, конфликт успел погаснуть. Пускай угли и продолжали тлеть - отменить произошедшее нельзя, - но наиболее острые углы сами собой сгладились, стесались.
Старик как-то вдруг осознал, что спорит не с каким-то абстрактным собеседником, не товарищем или шапочным знакомым, которым суть внезапного хаоса ровно так же неведома. А с боевым офицером. Тем человеком, кто ещё недавно сам находился в пожарище войны, кто видел и пережил смерть, боль, страх. Тем, чьей профессией является знать и понимать происходящее. Потому, вероятно именно он, офицер, прав. А если даже в чем-то неправ, некорректен, излишне жесток, то есть ли вина? Нет, конечно. И уж тем более нет ничего среди всяческих бытовых мелочей мирного времени, что нельзя простить.
С другой стороны и Кузнецов переосмыслил инцидент. В итоге адмирал, конечно, не отказался от мировоззрения, однако нашел возможным высказываться менее громогласно и агрессивно. Все-таки он и Алиса гости в чужом доме - следует проявить уважение хозяину. Так возобновившийся после нежданной паузы разговор перешел в русло рационального, пусть и не лишенного эмоциональной окраски спора.
Случившееся оказалось к лучшему - не сумев поссориться, Александр и Юрий Николаевич невольно затовариществовали. Сохраняя внешне прежний образ ершистого, нелюдимого старика, Поджига на деле всё больше сближался с гостями. Началось все с разговоров. После хозяин, вспомнив богатое прошлое, принялся активно помогать Алисе выхаживать адмирала. И, надо сказать, справился весьма успешно. Сама девушка, лишенная памяти, часто ориентировалась лишь на догадки и озарения. Так сделанная по наитию инъекция ещё в лесу отыскавшимся в поясной сумке препаратом подействовала по чистой случайности. Вернее подействовало лекарство верно, только вот отчего именно его применила Камерун - сама сказать не могла. И кто знает, как сложилась бы судьба чудом уцелевших при бомбежке, окажись в ампуле без надписей не специальный регенератор, засекреченный и ещё не пущенный в массовое производство, а, например, яд. Или ещё что-нибудь.