Дорогая матушка сбросила свое бремя на детские плечики дочери Киттен, вернее Гретхен, как ее тогда звали. Хотя отец и нанял домработницу, которая работала с трех до шести, но основная тяжесть домашнего хозяйства легла на Киттен. Теперь она просыпалась рано, стирала, будила брата Дэнни и готовила завтрак. Потом они вместе садились в автобус и ехали в школу. После школы уроки они не делали, потому что некому было заставить их. С другими детьми они не играли, потому что те обидно дразнились — все вокруг знали, что от Гретхен и Дэнни сбежала мать. Учителя в школе относились к ним как к сиротам и своей жалостью только усугубляли их горе. А у отца заниматься с детьми не было времени, он работал не только в будние дни, но и по субботам. Воспитывали покинутых детей только тети, дяди да бабушка с дедушкой, пока они были живы. Через два года такой жизни отец привел в дом мачеху, ее звали Шэрон. Киттен против новой жены отца не возражала, но и не любила ее, особенно после того, как у Шэрон появились двое своих детей.
Через семь лет после побега мать начала посылать своим брошенным детям, Киттен и Дэнни, письма, в которых объясняла им, почему она сбежала из дома. Правда, Киттен так и не поняла ее невразумительных объяснений. Мать писала что-то о расширении кругозора, о новых горизонтах, о своем желании быть не женщиной а Человеком. Это и взрослому не понять (если он, конечно, нормальный), а для девочки, расцветающей в красавицу-женщину, эти слова и подавно звучали абракадаброй.
Зато Киттен хорошо усвоила другое — письма от матери приходили из Калифорнии. Калифорния! Там совсем другой мир.
Киттен не стала вникать в судебную тяжбу, которая разразилась после того, как ее матери вдруг взбрело в голову настоять на своем праве навещать детей. Важно было другое — она с братом вскоре на несколько дней отправилась в Лос-Анджелес, где мать жила с Сэмом Голдсмитом, директором рекламного агентства. Именно благодаря ему через несколько лет Киттен снялась в рекламном ролике о бензоколонках.
— Ваша мать, насколько я знаю, является активисткой Национальной Организации Женщин. Что она о вас думает?
Киттен посмотрела на журналиста как на малость чокнутого. Не уместнее ли было поставить вопрос наоборот — что Киттен думает о своей матери, которая обделила своих детей любовью и лаской, бросила их на произвол судьбы в этом холодном и жестоком мире? Впрочем, сейчас не время показывать свою злость. Горечь надо запрятать поглубже.
— Я не уверена, что правильно поняла ваш вопрос, — отделалась она нейтральной фразой.
— Понимаете, ваша мать, как я уже говорил, ярая феминистка или, допустим, просто феминистка, а вы, в противоположность ей, стали секс-символом, как бы антифеминисткой. Вы олицетворяете как раз то, что они презирают.
— Я вижу, — засмеялась Киттен, — вы знаете о феминистках гораздо больше меня, так объясните мне, что именно они презирают?
— Секс.
— Я не уверена, что феминистки презирают секс, — продолжала она притворяться непонимающей. — Насколько я понимаю, феминистки ратуют за равные права с мужчинами, за равенство во всем — в положении в семье и обществе, в заработной плате. В этом плане я не чувствую дискриминаций, я могу по своему желанию выбирать себе роли. Может быть, у меня не самый большой заработок в Голливуде, но мне денег вполне хватает, и я могу жить так, как хочу. Я независима, любая феминистка может мне позавидовать.
— Но ведь вы достигли этого продажей себя.
— Продажей себя?! — против воли повысила она голос.
— Киттен Фэрлей стала секс-символом. Вы достигли благополучия, воплощая на экране сексуальные фантазии самцов.
— Ну и что? — Киттен наклонилась вперед, и взгляд журналиста мигом соскользнул с ее влажных глаз на глубокий вырез, приоткрывающий упругие груди. — .Америка — это большой базар, здесь все покупают и продают. Я продаю то, что имею. Если это перестанет пользоваться спросом, я буду продавать другой товар. И почему вы считаете, что актерская профессия зазорнее вашей? Вы ведь тоже продаете себя, свой труд. Вы пишете не просто так, а зарабатываете на этом деньга. Вам приходится писать то, что интересует людей. И обо мне вы пишете только потому, что обо мне хотят знать ваши читатели. Я же не осуждаю вас за это? Так почему вы осуждаете меня за мою работу?
— Это верно. Но имидж секс-звезды у нас не в почете. Может быть, вы тоже феминистка?
Вот осел, с досадой подумала Киттен. Или тут у них и в самом деле все по-другому?
— Я считаю себя женщиной. И очень горжусь этим.