***
Русское кладбище со времен «Отцов и детей» не изменилось. На позеленевшей майской траве хаотичным образом раскиданы серые безымянные кресты. Покойники, спящие под ними давно забыты. Их не охраняет даже дешевенькая загородка. Все заросло травой. Но среди этих крестов, так же хаотично стоят и могильные камни, памятники, уже с оградками, обычно, либо серого, либо зеленого, либо голубого цвета; почти всегда с облупившейся краской. Лавочки на кладбище безобразно впихнуты в и так узкие тропинки; приходится обходить. Каждый словно и норовит занять для своего покойного родственника кусок земли побольше, надеясь, по всей видимости, когда-нибудь в будущем отгрохать на этом месте дом. Грустно все это… Никому не нужен единый стиль, общая лаконичность, каждый городит свое, приправляя вычурностью.
Мы с Никитой пробираемся, отбиваясь от веток, нещадно летящих в наши лица. Мы ищем особое место.
– Нам вроде прямо. – в очередной раз блужусь я.
– Ну-ну, – уже иронично подмечает мою ошибку Никита, – Опять влечет заблудиться и выйти к болоту? – он улыбается; скромно, но в этой скромности проносится ехидство, как у ребенка, – Без меня сюда не приезжай. Либо себя погубишь, либо себя и жену с дочерью. – наконец выдает он.
В глубине этого кладбища находится могила, которая каждое семнадцатое мая заполоняется венками, ленточками; лежат цветы, горит лампадка. Справа от надгробия пушится уже взрослая черемуха, которая как раз зацветает к нашему приезду. Под ней вбита монолитная скамейка. Мы сначала прибираемся, зачищаем все последствия зимы и вандалов, а после стоим и смотрим на человека, который, в отличие от нас, никак не изменился. С надгробия на нас поглядывает все тот же Саввка с его наивным, юношеским взглядом. Мы выросли, а ему все еще семнадцать лет.