Татьяна закрывает глаза, и по её щекам стекают слёзы. Они падают в тарелку с остывшей едой, которую сегодня уже никто не будет есть. Она зажмуривается, будто так он ничего не увидит, и понимает, что уже очень давно не плакала при муже. «Я ничего этого не хотела, понимаешь?» – шепчет она. Сергей подходит к жене и садится на колени, обхватив её за ноги. У него трясутся зубы, и от этого он ещё сильнее прижимается к ней. Он тоже ничего этого не хотел. Они сидят так, не в силах заговорить, чувствуя, что скоро всё прорвётся наружу. Татьяна вглядывается в лицо мужа. Она хочет погладить его волосы и тянется рукой, но задевает вилку, лежащую на краю стола. Вилка падает и со звенящим звуком ударяется об пол. Таня испуганно смотрит на Серёжу, но он начинает смеяться. Они наконец-то смеются вместе.
Митя Кокорин. Жать
Коля пришел к нему однажды и сел напротив на карусели, как будто всегда там был, хотя не было его.
Четыре облезлые пятиэтажки квадратом держали оборону внутреннего двора, а карусель, с которой у него как-то больше сложилось, скрипела снаружи, на пустыре, между пятиэтажками и полем, открытая любым степным набегам. Он помнил это так, будто Коля оттуда и набежал – не со двора, где ковырялись остальные пятиэтажечные дети, а из травяного моря, бескрайнего и таинственного. Коля пришел с темнотой, будто это луна выдавила его из степи на пустырь вместе с приливом настоявшихся за день полевых ароматов.
На самом деле Коля, наверное, жил в каком-нибудь дальнем подъезде с выбитой лампочкой и кислым запахом на первом этаже, ходил вместо школы в степь, не получал после уроков под дых, не жег в овраге покрышки, не совал лягушкам травинки в зад, чтобы надуть, и вообще по какой-то причине жил как ему жилось и ничего ему за это не было, – вот они и не виделись раньше.
Он не помнил, чтобы они разговаривали – только крутились молча на карусели до тех пор, пока поле не сливалось с ближайшей пятиэтажкой в панельно-растительное месиво.
– Сережа, домой давай! – было сигналом окончания каждой их встречи.
Как и для остальных в том параллельном-панельном мире, для нее этого пустыря не существовало, сюда сквозь слои армированного бетона мог проникнуть только ее голос. Но и одного голоса хватало, чтобы вытянуть его из магического травоворота вечерней степи в тесную желтую кухню.
– Сергей, живо в дом! – карусель замедлялась, Колин взгляд задерживался на нем дольше, а он уплывал через кусты, в обход, внутрь двора, чтобы вытерпеть ужин, душный сон, а затем еще один день в ожидании вечера.
Карусель крутится и крутится, как счетчик лет, и вот она уже в «детстве», а он в Москве, и женский тот голос теперь – только эхо в голове, да могилка в степи, а Коля все так же смотрит оттуда, с пустыря, через мглу и время, и крутится, и домой, кому сказала, и крутится, Коля растворяется и входит в поле, а поле в темноту, и крутится, и вот еще одно лето прошло, и крутится, еще одно лето прошло, и крутится, еще одно лето.
Анжелика Штольц
Сергей, добрый день.
Мне вас посоветовали как скриптера.
Влада Перечного и Пшенку ведь вы делали?
Сергей
Добрый день.
Да, я
Анжелика Штольц
У меня есть бюджет на проект
А вы могли бы какие-то документы или как это
делается – что Пшенка и Перечный – это ваши
креативы? Рынок просто закрытый и ну вы понимаете
Сергей
Услышал. Сейчас.
Сергей
Перечный сегодня в 13:40 напишет про
выборы мэра, вчера апдейт пришел.
Пшенка попадает в аварию,
фото в гипсе, рука скорее всего.
Выпуск альбома перенесется.