Сергей не совсем понимал и уверенно кивнул.
– С тебя пара тысяч человечков. Тысяча должна давить на тему, как нам тяжело, все, что есть, отняли, ничего не осталось, давайте, значит, соберемся и выскажем. Еще тысяча должна их крыть, типа что вы ноете, все, что было, пережили, и теперь живы будем и еще крепче от испытаний станем. Можем повторить, ну как обычно. А! Еще сотку-другую отложи нашим коллегам из Африки, там надо на поддержание курса.
– Пара тысяч? Слушайте, я соулдизайнер, а не конвейер…
– Какой ты? – куратор даже позволил себе эмоцию, что-то вроде брезгливости, и увеличил темп. – Ты на каком там заговорил? Нормально давай, да?
– И как «соулдизайнер» по-нормальному? – догонял Сергей.
– Душеприказчик, наверное. Короче. Давай чтоб сегодня к ночи они по нашей теме начали высказываться. Можешь выборы мэра как повод использовать для начала, разрешают. Дополнительными аккаунтами обеспечу, следи за новостями. Объединишь их всех в ферму и пусть за ночь нужную картину мира намайнят.
Сергей хотел обратить внимание на ненормальное «майнят», но лишь тяжело дышал, пытаясь не отстать.
– Ну, ступай тогда с богом, – куратор резко остановился, будто засмотревшись на колокольню на противоположной стороне улицы. – И без тупых вопросов, как в прошлый раз, да?
Сергей запутался в ногах, но удержал равновесие и в нерешительности завис – ступать ему уже с богом или еще будут напутствия.
– Мы с тобой не фейками занимаемся, – куратора будто загипнотизировал блеск куполов. – Правды ж больше нет. Это раньше все понятно было, вон – потолок наверху, рыбы в пруду, глаза растут горизонтально, нос вертикально. А теперь свобода слова. И вот мы с тобой ее поддерживаем, да? И уклонение в твоем случае – это экстремизм. Люди в информационном поле не должны молча простаивать, люди в поле работать должны. Давать словам свободу, да? Ты пойдешь уже?
Сергей кивнул и поспешил прочь.
– И бухать заканчивай, – донеслось вслед. – Выглядишь говенно.
Николай
Ну как ты там, Сереженька?
Штампуешь оковалочки свои?
Николай
Ок, молчи, видно же, что читаешь.
Николай
А я вот еду.
Николай
И вокруг живые все
представляешь?
Николай
Вот напротив сидит в планшете
кнопочки жмет
а если он это ракеты запускает?
Дроном управляет там где-нибудь
Я ведь не вижу
он ведь живой
не тобой прописанный
я потрогать его могу
сразу так это неспокойненько получается
да?
Вот это вот и жизнь, Сережа
Николай
а вот 2 бабки еще
ух живущие
Но вообще мало народу стало
в поездах, да?
Помнишь раньше – не протиснуться
Все пахнут по-своему
ммм
Николай
ну ладно
пиши не скучай
Николай
уродцев своих
– Она когда другую собачку понюхает, ну, там, где у них положено – так сразу веселье, хвост торчком, понимаешь? – старушки в вагоне чуть расчехлили коконы одежд, оголив неестественно гладкие от инъекций лица. – А как у нее это торчком, само что ли? Вот ведь.
– По молодости таких вещей не замечаешь, – подтверждает подруга.
Коля блаженно улыбается и глядит за окно: бесконечные стройки несутся в прошлое, появляется трава, и чем дальше поезд, тем выше трава заслоняет человеческое. Ох и высота ее будет на какой-нибудь дальней станции! Конец августа, в полях за городом травы наверняка томятся той сочной тяжестью, как раньше. Он упадет в них, они сомкнутся вверху, и так будет с этого хорошо, хотя казалось бы, куда еще хорошеть. Чудна все-таки эта даль человеческая: сколь ни ширь ее, как ни глубь – а все место про запас имеется.
Пневмодвери с шипением расходятся, в вагон входит сморщенный, клочковатый, в камуфляже, тележка дребезжит по пятам. Снаружи электроны блестят да свистят, а внутри все-таки бывает как раньше. Хорошо.
– Сидишь, тычешь в свою фигню, – обрушивается дед на парня с планшетом. – Вам бы лишь бы жать. Людям жить не дают, а вам бы лишь бы кнопочки свои. Правильно говорю? – обращается за поддержкой к омоложенным старушкам. – Все отняли, ничего не оставили.
– Да больно много нам и не надо, – щебечут дамы. – Без того прожили и без этого живы будем.
Николай не совсем понимает, о чем речь. Ему кажется, что «жать» означает какую-то выжимку, мякоть – травяная жать, например, ждала его в полях, а сам он был жатью человеческой, солью земли, до краев налитым стеблем древа жизни. Он с улыбкой глядит на спорящих пассажиров и не слышит их более.