Слегка отодвинувшись, Уля слегка повела плечами, высвобождаясь из Сашиных рук.
– Не нравятся мне эти политические разговоры, – сказала она, – все эти обвинения того, что было, того, что есть. Такое ощущение, что всю эту политику придумали, чтоб разобщать людей. Вечные упреки, жалобы, манипулирование фактами. Вот и ты туда же?
– А что я?
– Вот ты манипулируешь! Мне вот хорошо известно, что во времена СССР всегда говорили и превозносили и дружескую поддержку, и взаимовыручку, и безвозмездную помощь…
– А я говорю про благотворительность. То есть когда у кого-то много и он без ущерба для себя может пожертвовать какими-то благами в пользу нуждающихся, – Саша снова обнял жену и, преодолевая легкое сопротивление, привлек к себе, – в СССР люди считались равными, и официально считалось, что они имели равные возможности и права. Поэтому концепция благотворительности, как таковая, отсутствовала.
Не став вырываться, Уля лишь фыркнула в ответ. Слова ей бы помешали смаковать ощущение объятий. Точнее, она заново переживала сладкий привкус подчинения, когда уверенная нежность мужских рук подавляла ее сопротивление. Где-то на дальних закоулках разума звучал отголосок упреков, но такой тихий, что не вызывал даже намека на желание прислушаться.
– … А в постсоветской жизни в первую очередь распустились злые кусучие цветочки капитализма, – продолжил ничего не замечавший супруг, и чтоб поддержать его неведенье Уля буркнула:
– Это мы еще ягодок не дождались.
– А вот ягодки капитализма далеко не всегда ядовиты, – усмехнулся Саша, – и одна из таких ягодок благотворительность. Вот только ей вызреть надо. Но для этого нужно ее нужно удобрять, да обрабатывать. Эту роль садоводов церковь вполне могла бы на себя взять.
– Церковь? – слово резануло слух, почти разрушив наслаждением моментом, – Какая церковь? Ты же еврей?
– Ну, во-первых, говоря церковь, я имел в виду некое обобщение, без привязки к какой-то конкретной религии. А во-вторых, мне абсолютно все равно, во что верит конкретный человек, если он творит добрые дела. Я, при всем своем скептическом отношении к религии, с радостью пожертвую деньги на современную лечебницу при православном храме. И продвигающий этот проект батюшка будет вызывать у меня глубокое уважение.
Уля вздохнула:
– У меня то же. Вот только почему-то попадаются только попы на крутых тачках, собирающие деньги на очередной храм.
– Здесь мы опять начинаем говорить о надежде. Надежде на то, вменяемых священников больше; что народ отвернется от бизнесменов от веры; что церковь начнет сама творить значимые добрые дела, которые подвигнут людей на благотворительность.
– Надежда, – тихо пробурчала Уля, – хочется что-то посущественнее надежды.
– У меня на это нет ответа, Лягушонок, – вздохнул в ответ Саша, – тут каждый сам решает, как приблизить надежду.
– И как ты решил для себя?
– Почти никак. Не считать же благотворительностью, к примеру, покупку мороженного для двух девчушек…
Женская ревность мгновенно тренькнула по струнам вопросом «Каких девчушек?».
– Да пару недель назад две, видимо, сестренки в довольно поношенных одеждах так смотрели на мое мороженное, что не выдержал и купил им по порции. Старшая сначала мудро отнекивалась, а потом, заставив младшую сказать «Спасибо», благоразумно поспешила уйти с добычей, пока я расплачивался.
Ревность несколько озадачилась пояснением.
– Так это дети что ли были? – поспешила уточнить Уля.
– Я ж говорю – девчушки. Старшей, наверно, и десяти нет.
– Да, я б наверно тоже не выдержала, если б такие мне в рот смотрели, – виновато произнесла женщина, и тут же перешла в «атаку», – и ты прав, это не благотворительность.
– У меня на счету ничего серьезней нет, – покаялся супруг, – все больше на собственных проблемах сосредотачивался.
– Поня-атно, – протянула Уля, – все разговоры.
– Нет, – не согласился Саша, – не просто разговоры, а повод подумать. Причем серьезный. У нас вон человечек скоро появиться, а его воспитывать нужно будет не только словами, но и своими поступками. Мы же хотим, чтоб он вырос добрым и отзывчивым, а значит нужно демонстрировать личный пример.
– Какая-то корыстная бескорыстность получается.
– А какая разница, если все останутся в выигрыше?
«Действительно, – подумала Уля, – какая разница». А вслух пообещала: