Отступив немного назад, в тень дверного проема, я наблюдаю за Беном. Он стоит абсолютно неподвижно, руки расслабленно висят вдоль тела, глаза изучают кокетливо склоненную голову мадам Бьянки и ее изящные кисти.
– Бен, – я подхожу к нему.
– Вита, – он поворачивается на звук моего голоса и улыбается. – Надеялся тебя встретить. Послушай, я хотел бы извиниться. Мне стыдно, что я предложил тебе изобретение, над которым работал у себя в сарае. Под сараем я, конечно, имею в виду домашнюю лабораторию по стандартам НАСА и чистое помещение, но знай, что он стоит у меня в саду…
– Чистое помещение в саду? – переспрашиваю я. – Круто.
– Немногие определят чистое помещение как что-то «крутое», – улыбается Бен, – но спасибо.
– А я не похожа на остальных, – говорю я.
– Я заметил.
День выдался ясный, и особняк буквально сияет: прелестные преломления света отражаются от всех поверхностей. В голову приходит идея.
– Сходил вчера на выставку?
– Нет, я виделся с сестрой, которая тоже приехала в Лондон, – он неопределенно взмахивает рукой.
– До открытия еще двадцать минут – этого хватит, чтобы избежать толпы. Позволишь мне устроить индивидуальную экскурсию и познакомить тебя с Прекрасной Ферроньерой?
– Серьезно? – Мое предложение, похоже, его очень обрадовало. – Было бы здорово. Спасибо, Вита.
Из его уст мое имя звучит непривычно.
– Наверное, здорово работать в подобном месте, – говорит Бен, оглядываясь по сторонам. – Такое великолепие и красота. Я часто работаю в своей спальне и смотрю разве что на поля да вересковые пустоши за домом. Хотя они тоже по-своему красивы.
– И на какие поля у тебя открывается вид? – спрашиваю я.
– В основном на Уодсворт, Хептонстолл и Студли-Пайк, – отвечает он. – Необузданная страна Бронте и все такое.
– Я как-то жила пару недель в этом районе, – говорю я. – Там действительно очень красиво.
– И что же ты у нас делала? – спрашивает он.
– Гостила у сестер, с которыми познакомилась в Брюсселе. У них была забавная и шумная семья, для меня это было открытием. Я очень завидовала тому, как они любят и ненавидят друг друга. В своей я чувствовала себя чужой.
– Ах, так ты была белой вороной, – говорит Бен. – Я тоже. Долгое время увлекался готической субкультурой, красил глаза подводкой и все такое.
– Смело, – отвечаю я, искоса поглядывая на него. – Да, наверное, можно и так выразиться. Но я скрывала это, а потом просто сбежала и не вернулась.
– Ого, – присвистывает Бен. – Видать, там целая история.
– Долгая и печальная, – заверяю я, удивившись тому, как легко призналась в этом первому встречному. Кроме Джека и, конечно, Доминика, у меня давно не получалось так естественно рассказывать о прошлом. Возможно, это связано с тем, что он кажется мне земляком: не по стране, а по мышлению. Но это уже опасно напоминает сонет. Джеку было бы что об этом сказать.
Освещение приглушенное, только картины, словно процессия прекрасных призраков, сияют во тьме.
– Потрясающе, – Бен делает глубокий вдох, проходя на середину зала и рассматривая первый портрет. – Дух захватывает.
– Спасибо, – отвечаю я, как будто сама их написала.
– Тебе есть чем гордиться. Это же просто невероятно, – он приближается к Джиневре. – Она выглядит очень печальной.
– Она и была печальна, – говорю я, подходя к нему. – Чувствуешь ее боль? В этом да Винчи не было равных. Он умел запечатлеть эмоцию, мысль и чувство так, чтобы они жили вечно.
Он задумчиво кивает, глаза изучают лицо Джиневры.
– Идем, посмотришь на Прекрасную Ферроньеру, пока остальные не пришли, – с улыбкой говорю я и маню его за собой, – сможешь побыть с ней наедине.
– А я ведь могу привыкнуть к обращению как с ВИП-персоной, – ухмыляется Бен. – О, вот и она.
Он быстро подходит к портрету, встречается с девушкой взглядом и наклоняется ближе. На секунду мне кажется, что он вот-вот ее поцелует.
– Еще миллиметр, и заработает сигнализация, – предупреждаю я его с улыбкой.
– Она олицетворяет собой все, что я чувствую, – он вздыхает, не отводя от нее взгляд.
От того, как Бен на нее смотрит и как о ней говорит, создается впечатление, что он уже знает все ее секреты.