Прямо перед собой она разглядела вдали бухту Кеуало, где стояли на рейде рыбацкие лодки и катера. Сейчас должен показаться парк Моана, а за ним — причал яхт-клуба. Потом будет Форт Де-Русси, потом Ваикики.
— Красиво, правда? — сказал рядом мужской голос.
Она обернулась — в нескольких шагах от нее, облокотившись о перила, грустно улыбался молодой подполковник ВВС. Еще раньше, когда пароход только отходил, она заметила его в толпе около себя, но, едва причал скрылся из виду и пассажиры начали расходиться, летчик куда-то ушел, возможно решил пройтись по палубе, и она тотчас о нем забыла.
— Да. — Она улыбнулась. — Очень красиво.
— Таких красивых мест я, пожалуй, не видел больше нигде. И мне, конечно, очень повезло, что я здесь жил. — Молодой подполковник щелчком послал сигарету за борт и скрестил ноги — в этом движении была некая обреченность, так иногда пожимают плечами: мол, от судьбы не уйдешь.
— Да, я вас понимаю, — кивнула Карен. Удивительно, такой молодой, а уже подполковник. Хотя вообще в авиации это не редкость.
— А теперь вот откомандировали назад, в Вашингтон, — сказал подполковник.
— Как же это летчика отправили на пароходе? — улыбнулась она. — Казалось бы, вы должны лететь.
Он пренебрежительно постучал пальцем по своим орденским планкам, и она увидела, что у него на кителе нет авиационных «крылышек».
— Я не летчик, — виновато объяснил он. — Я по административной части.
Ей стало неловко, но она скрыла смущение.
— Все равно. Должны были отправить вас на самолете.
— Видите ли, есть такая штука — »первоочередность», — сказал он. — Никто не знает, что это такое и с чем это едят. Но первоочередность решает все. Да и, честно говоря, я с удовольствием плыву пароходом. На самолете меня укачивает, а на пароходе — нет! Позор!
Оба засмеялись.
— Чистая правда, клянусь вам, — с жаром сказал он. — Потому меня и забраковали. Говорят, что-то с вестибулярным аппаратом. — Он сказал это так, будто поведал ей трагедию всей своей жизни.
— Обидно, — посочувствовала она.
— C’est la guerre[61] Так что теперь я возвращаюсь в Вашингтон. Не знаю там ни одной живой души. Буду обеспечивать нашу победу оттуда. А на Гавайях я прослужил два с половиной года и всех знаю.
— У меня в Вашингтоне довольно много знакомых. Я могла бы дать вам потом кое-какие адреса, — предложила Карен.
— Вы серьезно?
— Вполне. Хотя, конечно, среди моих друзей нет ни сенаторов, ни президентов и с начальником генштаба они дружбу не водят.
— Дареному коню в зубы не смотрят, — сказал подполковник.
Оба снова засмеялись.
— Зато я гарантирую, что все они очень милые люди, — улыбнулась Карен. — Сама я, кстати, из Балтимора.
— Да что вы говорите! И сейчас едете тоже в Балтимор?
— Да. Мы с сыном пробудем там до конца войны.
— Плюс еще шесть месяцев, — подсказал подполковник. — Вы говорите, с сыном?
— Вон он там, видите? Самый большой.
— Да, настоящий мужчина.
— Вот именно. И уже продал душу Пойнту.
Молодой подполковник искоса поглядел на Карен, и ей подумалось, что последние ее слова, вероятно, прозвучали у нее слишком горько.
— Я, вообще-то, начинал резервистом, — сказал он.
И снова изучающе посмотрел на нее своими мальчишескими глазами, потом оторвался от перил и выпрямился. Карен поймала себя на том, что внимание молодого подполковника слегка ей льстит.
— Мы с вами еще, конечно, увидимся. Не забудьте про обещанные адреса. И между прочим, берег уже далеко, вы так все глаза проглядите. — Он вдруг замер и положил руки на перила. — Смотрите, «Ройял Гавайен»! Там у них замечательный коктейль-холл, я второго такого не видел, — грустно сказал он. — Вернули бы мне по десять центов с каждого доллара, который я там просадил. Миллионером я бы, конечно, не стал, но на покер хватило бы надолго.