Она не врала, это было видно. Я-то думал уже, что я её поймал, а выходит – нет. Мне даже малость скучновато стало.
– Да, – говорю. – Так бывает. Бывают иногда, так сказать, совпадения. А где мой портфель, ты его в прихожей оставила?
– Нет, он у меня дома.
– Это почему же?
– Видите ли, а если вы погибли, или вас просто нет дома? Я приду к вам с портфелем, ваши смотрят: портфель есть, а вас нет – вдруг с вами что-нибудь случилось! Они бы в обморок упали.
– Да-а, – говорю. – Ну, ты голова! Я бы не сообразил. Иди подожди меня в прихожей, я сейчас буду готов.
«Ничего девчонка, – думал я, снимая мокрый подводным костюм, – довольно забавная. Надо с ней ещё поболтать, для настроения».
Я быстро переоделся, и мы вышли на улицу.
– Вот, весна, – сказала она. – Скоро лето.
– Вот именно, – говорю. – Умотаю куда-нибудь подальше, буду охотиться и ни о чём не думать.
– А в школу к нам не зайдёте? – спрашивает она. – Не расскажете насчёт подводной охоты?
– Не знаю, – говорю. – Подумаю. И называй меня, пожалуйста, на «ты» – я не старик какой-нибудь…
Она засмеялась и сказала:
– Хорошо. Так и буду. А что ты ещё делаешь, кроме подводного нырянья?
– Да так, – говорю, – разное. То да сё. Читаю. В кружки хожу – авиа и фото. Уроки ещё делаю. Иногда долго приходится сидеть: троек у меня многовато. А у тебя? – говорю.
Она вдруг ужасно смутилась, покраснела и говорит тихо:
– Я отличница.
Я свистнул, остановился и долго глядел на неё, а она отвернулась и стояла вся красная. Не понимаю, что с ней произошло. По-моему, прекрасно быть отличником, я бы так с удовольствием, только у меня ничего не выходит.
– Пошли, – сказал я. – Чудо-юдо. Ты, наверное, в десять кружков ходишь и ещё староста, а?
– Нет, я не староста. Я никто. И в кружки я не хожу. Я не умею.
– Ни в один?
– Ни в один.
– Дурочка ты несчастная, – говорю. – Там иногда знаешь, как интересно бывает?
Она говорит:
– Я знаю. Я догадываюсь. Но я не умею.
– Да что ж тут уметь! – говорю. – Например, фото. Все плёнку заряжают – и ты плёнку заряжаешь. Все ставят выдержку сотую долю секунды – и ты ставишь сотую долю секунды. Допустим, снимаем окно или цветок в горшке. Все вместе. Все – клац затвором. И ты тоже – клац! И всё! Понятно?
– Понятно, – говорит. – Но я не умею.
– Совсем ты тютя, – сказал я. – Чего ж тут уметь!
Она говорит:
– Я сама не знаю. Вроде бы всё понятно, а я не умею. Плёнку-то, наверное, я смогу зарядить, а вот в кружок ходить я не умею.
Я подумал немного и говорю:
– Вроде бы я тебя понимаю. Точно. Ходишь-ходишь, ходишь-ходишь в этот кружок, и иногда такая тоска найдёт. Правильно я говорю?
– Не знаю, – сказала она. – Вот мы и пришли. Я тут живу.
Домой я бежал, размахивая портфелем, и пел песню на собственную мелодию. Мелодию я сам сочинил, внезапно. Немного похожую на «А за окном то дождь, то снег». А слова я не помню, что-то вроде:
Что-то в этом духе.
Я летел по улице, как метеор, и даже чуть не сшиб ларёк с пивом, а какой-то дядька сказал про меня, ткнув в меня пальцем:
– Эти ещё нам покажут.
Но у меня всё равно было прекрасное настроение, хотя он меня и ткнул.
Во-первых, потому, что нашёлся портфель: любому ведь понятно, что было бы со мной в школе и дома, если бы они узнали, что я портфель потерял.
А во-вторых, потому, что у этой девчонки мне здо́рово понравилось. У неё по всей комнате – на шкафу, на разных полочках, на печке, на окне – стояли фрегаты, корветы, яхты, ещё какие-то незнакомые парусные лодки – много-много всего. Вся комната была в парусах. А на стене висели часы, из которых выпрыгивала кукушка. Сколько раз я слышал и читал про такие часы, а никогда не видел.
Я спросил:
– А кто делал корабли?
Она говорит:
– Да так… Они просто так стоят.
– Ага, – сказал я. – Понятно. – И не стал приставать.
Потрясающие были корабли, я их рассматривал как обалделый. Одно окно в комнате было открыто, в комнату залетел ветер, и все паруса тихонько шевелились.
Я сказал:
– Здо́рово у тебя. Очень. Я бы в такой комнате жил и забот не знал! И как всё аккуратно сделано, с ума сойти можно.
Она говорит:
– Это папа делал.
А я сказал тогда:
– Годика через два-три здесь вообще места жить не будет – одни корабли.
Она засмеялась и говорит:
– Всё. Больше не будет. Он исчез.
– Кто исчез? – спросил я.
– Папа.