При наступлении жолнеров на казацкие купы, засевшие в таких замках, как Лубенский, не было встречено отпора нигде; напротив, и Кизименко, и множество других ватажков были выданы жолнерам самими казаками, старавшимися принять вид людей благомыслящих, но запуганных запорожцами. Схвачен был и сам Кизим среди его сообщников.
Имея на своей стороне реестровиков, Потоцкий хотел показать заднепровским гайдамакам наглядно, что эти соблазнители не только не защитят их от заслуженной кары, но еще будут присутствовать при их казни. Он решился поступить с пойманными разбойниками так строго, как поступлено было с Карвацким и другими зачинщиками жолнерского бунта в 1613 году: велел всех без пощады сажать на колья по городским рынкам и на перекрестных дорогах.
Но он ошибся в своем рассчете. В глазах попов и монахов, которым было всё теснее и теснее в Малороссии от папистов, сидящие на кольях мертвецы были не разбойники и святотатцы: они были мстители за поруганное благочестие. Так смотрели на них и многие миряне. При всей очевидности истины, упорно держался в Малороссии слух, что казаки воюют из-за унии. Даже такие люди, как игумен Филипович, твердили всюду, что «казацкая война была за унию». Даже лучший из украинских летописцев, названный мною самовидцем, говоря, что поспольство в Украине жило во всем обильно, тем не менее приписывает начало и причину войны Хмельницкого только гонению от ляхов на православие и отягощению казаков.
Только монахи могилинских монастырей, или вернее сказать — поставленные Петром Могилою игумены, не участвовали в распространении такого слуха. На расспросы Москвичей: за что поляки побивают черкас и грабят их животы? они отвечали, что казаки стали своевольничать, побивали по городам урядников да ляхов да жидов, да стали жечь костелы, — «за то-де их, казаков, и побивают, а не за веру» (записали Москвичи в своих свитках-столбцах, для сведения).
В устах антимогилинской партии (а к ней принадлежало все убогое, невежественное, загнанное духовенство) казаки были борцами за православие и за то, что мы теперь называем русскою народностью. По их воззрению, в Украине боролась вера с верою, а не казаки с панами, не номады с колонизаторами пустынь, не чужеядники да голыши с людьми трудолюбивыми и запасливыми. По одной украинской легенде, грехи некоторых гайдамак были так велики, что, когда покаявшийся разбойник причащался, так два человека должны были держать под руки попа, чтобы не упал от гайдамацкого духу. По другой легенде, гайдамака перебил нескольких попов одного после другого за то, что они не находили покуты соответственной великости его злодеяний. Из монастырских сочинений Павлюкова времени мы знаем, что монахи исповедовали не одного казацкого вождя, обремененного грехами чрезвычайными, и не сомневаемся, что внушали им то самое, что столетние старики сообщали мне самому о монахах-исповедниках эпохи Железняка и Голты. [59]
Жолнерские вожди, преследуя разбойников, считали нужным заворачивать в местные монастыри «для молитвы» несмотря даже на свое католичество, и, помолясь, твердили монахам, что побивают казаков совсем не за веру, до которой им нет никакого дела, а за грабежи, убийства, за сожжение костелов, за поругание святыни. Их, очевидно, беспокоила молва, распускаемая в Украине то простодушно, то злостно. Они щупали пульс простонародной жизни, и своим почитанием православных святилищ старались успокоить лихорадочное возбуждение умов. Но и тут им портили дело просветители полско-русской республики. С ревнивою подозрительностью походные капелланы и местные ксендзы нашептывали им, будто монахи снабжают казаков порохом, а казаки рассылают монахов и монахинь по всей польской Руси, чтоб они возбуждали против ляхов не только простой народ, но и шляхту греческой веры.
Это заставило Николая Потоцкого призвать к себе игумена Мгарского монастыря с десятью монахами для допроса. Он отпустил неповинных иноков, не сделав им никакой неприятности; но монашеское перо вписало по сему случаю в Густынскую летопись такие слова, которые, в своих практических последствиях, выместили сугубо за переполох честной братии не на одних ксендзах, но и на людях, вовсе не причастных церковной политики Рима: «Тогда попусти Бог в земле гнев свой, си есть междоусобная рать: восташа бо ляхи на род российский, глаголемых казаков, и нещадно резаху мечи своими благочестивых и невинных человек, а наипаче же вооружи их сатана на иноческий род: глаголаша бо вси, как калугоры исполняют казаком своим порохи, и яряхуся зело».