После Косинщины, наделавшей много хлопот старому «доматору», князю Василию, «святопамятный» наш устранялся от всякого вмешательства в подавление Наливайщины. Меньшим из зол находил он оставаться с казаками в миру. По старой памяти, он играл роль их благодетеля, роль их защитника перед правительством, хотя в секретных письмах к зятю проклинал казачество и называл казаков поганцами (язычниками). Он был готов играть самые противоположные роли, лишь бы умножить, или сберечь, свои богатства, лишь бы одни его чествовали, а другие боялись. Отсюда между доброжелателями и врагами эквилибриста-богача пошла молва, будто он поощряет казаков к бунтам, будто он устраивает их грабежи в имениях поборников в унии, и, на основании такой молвы, малорусские летописи вписали имя казацкого гетмана Наливайко вместе с именем князя Острожского в небывалую войну за православие.
Сношения казаков с немецким императором, без сомнения, возымели известное влияние на отношения князя Василия к казачеству. Он, которого перед избранием Сигизмунда Вазы, объявляли кандидатом на польский престол вместе с сыном Янушем, мог иметь особые виды на казаков, подобно Рудольфу II в борьбе с турками, и потому, глядя сквозь пальцы на Наливайко, привлекал к себе казаков молчаливыми кой в чем потачками. Он, очевидно, выжидал такого, или иного конца трагедии, как называл он в письме к зятю борьбу казачества с королевским войском.
С своей стороны и представитель солиднейших «панов-казаков», Лобода, старался приобрести благосклонность магната из магнатов, щадил его имения от казацких леж, и сообщал ему письменно разные новости, с выражением «униженнейшей службы» и пр. Такие отношения казацкого демагога к польско-русскому можновладнику объясняют романом, разыгравшимся, в зимнюю стоянку, между запорожским лыцарем и красивою панною, проживавшею недалеко от Бара, в хуторе Шершнях.
О Лободе сохранилось предание, что это был козарлюга великанского роста, необычайной силы, плечистый, мускулистый, со взглядом и выражением лица, поражающими своею дикостью. Ум его, склонный к великодушию, заставлял его держать свое слово крепко. Он охранял по своему общественное спокойствие, отличался строгостью с подчиненными и не раз рисковал из-за этого жизнью. В хуторе Шершнях жила вдова, какая-то пани Оборская, которой покойный муж отличался, в царствование Стефана Батория, воинскими подвигами и, по королевской милости, был обеспечен значительным вознаграждением. В скромном, но поставленном на панскую ногу, доме вдовы Оборской процветала её воспитанница и родственница, девица замечательной красоты. Когда соседняя шляхта, испугавшись казацкого хозяйничанья в крае, разъехалась в разные стороны, пани Оборская, взросшая на кресах и привыкшая к бурям украинной жизни, осталась героически в своем хуторе. Вероятно, её питомица отличалась тою же смелостью, и, может быть, это в ней больше всего понравилось казацкому Аяксу. Как бы то ни было, только роман свой с прелестною панною Лобода закончил тем самым обычаем, какой признал наилучшим сам князь Василий в насильственном сочетании племянницы с князем Сангушком [18]. Один из вестовщиков старика-феодала доносил ему лаконически, что панянка шла замуж по неволе: «так было угодно его милости; венчал же их поп. Но Господь знает, надолго ли» (dlugo li tego)?
Женитьба деспота-казака была в самом деле неудачна, как и та, которую устроил деспот-магнат. Но мы знаем о судьбе несчастной женщины только то, что когда Жовковский, в следующем году, гнался за Наливайком, Лобода наткнулся было на него с отрядом «комонника» в семьсот человек. Он летел к Бару, чтоб ограбить Подолию и схватить вдову Оборскую, «великую свою неприятельницу», но принужден был вернуться в Белоцерковщину. Так рассказывает мимоходом современный историк, не придавая этому характеристическому факту никакой важности.
В конце февраля 1595 года, еще не возмущенный семейною историей Лобода писал из Брацлава к своему «милостивому пану», что, с помощью Божиею, выступает против неприятеля Св. Креста на «Белгородское Поле», моля Господа Бога, чтобы, «за счастьем его милости (князя Василия), этот поганец упал под наши ноги», и просил его княжескую милость предстательствовать за казаков во всяком деле.