Пограничные паны малорусского юга были мельче, но воинственнее князя Василия: они гетманили сами своими казаками, большею частью шляхтичами, и Подолия относительно польско-русских южных окраин была то самое, что была Киевщина относительно польско-русских восточных. Ее даже на сейме называли вооруженным шанцем.
Совершенно справедливо говорит один из польских историков: что в этой пограничной области Речи Посполитой столько было гетманов, сколько старост, сколько поселившихся здесь коронных панов, сколько военных гениев. Много панских имен вписано в хронику мелких и крупных битв, которыми сдерживался напор азиатчины на Европу. Эти битвы имели характер самозащиты и потому не нарушали мира с Турцией; но Молдавское Господарство, колебавшееся, в своем вассальстве, между турецким султаном и польским королем, вызывало походы казакующей шляхты со времен Сигизмунда Августа.
Князь Димитрий Вишневецкий, погубивший себя одним из таких походов (1564), показывает нам, как много было общего между рыцарством днестровским и днепровским. Ходить за Днестр на разорение турецких городов и татарских уймаков, — было в обычае, как у днестровских, так и у днепровских казаков не только в эпоху Жовковского, но и в последовавшее за нею время.
После Московских походов, днепровские казаки пристрастились к морскому гостеванью, к «верстанью добычного пути» по Черному морю, и правда, что возбуждали турок на войну с Польшею. Но в то самое время, когда горел Синоп и падала руиной Кафа, князья Корецкие и паны Потоцкие, с казаками днепровскими, вторгались, вопреки мирным договорам, в так называемую Волощину, и король Сигизмунд III давал им на то свое тайное дозволение, совершенно так, как это делал он относительно панов, провожавших названного Димитрия в Московию. Он следовал правилу: чего нельзя воспретить, то надобно дозволить, а смысл этого правила был тот, что, в случае успеха предприятия, правительство могло им воспользоваться, в случае же неудачи, нарушение мира можно было взвалить на людей своевольных.
Зная это и даже служа посредником в сообщении королевской воли вельможным пограничникам, предводитель казацкой коммиссии не мог обращаться с днепровскими добычниками, в виду казачества днестровского, ни слишком сурово, ни слишком требовательно. Они же притом сослужили службу польскому оружию в тяжкое для Москвы время внутренних смут, и не дальше как в прошлом 1618 году помогли королевичу Владиславу примежевать к Польше Смоленск и часть Северщины. В предстоявшем отражении турок надобно было опять на них рассчитывать. И таким образом коммиссия, долженствовавшая погасить страшный домашний огонь, в искрах, только присыпала искры пеплом.
Но казаки были недовольны панами. Еще до столкновения с землевладельцами под предводительством Косинского и Наливайка, еще до 1590 года, когда правительство заявило свою решимость не терпеть казацких вторжений в соседние государства, казацких разбоев и грабежей над купеческими караванами, казацкого покровительства злодеям и государственным преступникам, запорожцы называли панов неблагодарными.
С кочевой точки зрения, они были нравы. Пограничные паны в начале были не что иное, как мелкие и крупные казацкие вожаки, и в панской среде было много таких, которые посвящали себя войне с неверными «на вечную память казацкого имени».
Польско-чешский геральдик XVI века говорит о них, точно о религиозных подвижниках, которые «презрели богатство и возлюбили славу защиты границ. Оставив земные блага (пишет он), претерпевая голод и жажду, стояли они, как мужественные львы, и жаждали только кровавой беседы с неверными».
Потомки рыцарей, внушивших Папроцкому красноречивое сравнение, явились в эпоху московских смут предводителями разбойников, но, воспитанные в одних боях и набегах, не сознавали себя ниже предков, а заслуги их перед королем и Речью Посполитою были между тем очевидны.
В результате опустошительного казацкого промысла получались такие события, как занятие московской столицы польским войском и примежевание к Польше московских областей. В награду за это паны предлагали тысяче казаков по червонцу да по поставу каразии на человека, и повелевали им выписать из казацкого реестра всех ремесленников и торговцев, состоявших в помещичьем подданстве или у самого короля с его старостами да державцами, или у королят, как называли казаки товарищей его правительственной власти.