При неограниченной почти свободе каждой шляхетской личности, государственные доходы в Польше собирались беспорядочно, а контролировались еще беспорядочнее.
Королевская казна никогда не имела средств, которые были бы достаточны для ведения с кем-бы то ни было войны, а правительственные лица всячески противодействовали королю в учреждении постоянного войска. Они заставляли короля делить между собой государственные имущества в виде староств и вечистых пожалований, с обязательством помогать государству, как деньгами, так и людьми, — с обязательством, которое было гарантировано только общественным мнением. Деньги собирались в казну с королевских и панских имений не иначе, как по приговору земских послов. Тем же приговором определялось и количество так называемого платного или грошевого войска. В поддержку набираемой в короткое время армии, землевладельцы снаряжали на собственный счет военных людей, под именем панских почтов, надворных казаков, драгун, рейтар, которыми паны нередко предводительствовали лично, в качестве вольных гетманов. Эти дружины вербовались из безземельной шляхты, которая, по ремеслу своему, составляла в польско-русском обществе самое древнее, исконное казачество, но большею частью — из настоящих казаков, именно тех, которые находили более для себя выгодным служить в надворном панском войске, нежели в так называемом Запорожском. Подобно тому, как члены шляхетского общества, обеднев, или провинясь перед королем и республикой, вступали в казацкое товарищество, члены этого товарищества, будучи выписаны из казацкого реестра, искали службы панской.
Таким образом число казакующего народа никогда не уменьшалось в Польше, напротив, постоянно увеличивалось, грозя подавить классы экономические, как это наконец и случилось.
Побежденные в Медвежьих Лозах казаки показывали число своего боевого и добычного класса в 50.000 человек. Варшава полагала, что казаков на Украине и на Запорожье не меньше 60.000. Но это число далеко не обнимает всех тех, которые кормились в Польском государстве мечом и грабежом под именем реестровых и выписанных казаков, или под именем послушных и непослушных мещан, под именем платных надворных казаков, чабанов, будников, могильников, винников, броварников и всякого рода гультаев-нетяг. Многие из местных уроженцев и забродников турецких, греческих, славянских, прошедши ускус украинского наездника, гайдамака, грабителя, вора, служили дунайским князькам; другие проживали утикачами, заволоками и ренегатами-потурнаками в крымских улусах, в буджацких уймаках; третьи гостили на Дону, или промышляли в Северщине. Множество казаков можно было встретить в армиях Тилли и Валленштейна, не говоря уж о казаках Лисовского, в сообществе которых бывали казаки Сагайдачного, донцы и даже герои воровского Тушинского лагеря, кровные Москвичи. Невыносимые для голышей порядки турецкие, немецкие, польские и московские созидали антикультурное скопище чужеядных номадов, которое, в качестве христиан и мусульман, долго нарушало равновесие между двумя половинами северной славянщины, склоняясь то на одну, то на другую сторону со времен Менгли-Гиреевских, и наконец, в половине XVII века, дало перевес половине московской.
Полагаясь на свои шляхетские ресурсы, и с высоты культурного величия презирая безземельников и бездомовников, именитые поляко-руссы воспитывали хищный дух казачества в таких войнах, как московская, турецкая, шведская, и воспитали его наконец до отваги — ринуться заодно с мусульманами-ордынцами на беспорядочное, но цветущее сельским хозяйством государство.
Война с Густавом Адольфом заставила шляхетных обладателей Малороссии вывести в поле всех, которые, в силу Куруковского договора, были (разумеется, только на бумаге) возвращены к промыслам мирным. С другой стороны, необходимость отражать татар панскими почтами дома принудила землевладельцев снаряжать в казаки и тех подданных, которые когда-либо участвовали в запорожском промысле, или только мечтали о казачестве. Крымские усобицы давали между тем работу корчемной голоте, а старые связи с донцами и северяками поддерживали разбойно-героическое настроение во всех тяготившихся ремесленным и земледельческим бытом. Так сельскохозяйственная республика, чрез посредство самих же сельских хозяев, претворялась в республику воинственную, и производительные силы польско-русского общества терялись в массах чужеядников.
Со смертью Стефана Хмелецкого и Михаила Дорошенка и с благополучным окончанием шведской войны многие тысячи гулящего народа наполнили городские и сельские общины, пропивая свою добычу, снискивая себе пропитание тягостною для воина и мародера работою и поэтизируя в хмельных песнях своих казацкое житье, на соблазн и разврат мечтательных умов.