Рассчитывал ли он на такой конец карьеры? Да–да, на конец. Ну и что с того, что он еще молод? Да и кого сейчас считать молодыми? Тридцатилетние — уже старики, попробуй засидись на одном месте, соскочи с этой самой карьерной лестницы — и ты пенсионер. Не формально, конечно, но по факту. Вот только пенсии дожидаться еще лет тридцать, если конечно, доживешь. А дожить будет непросто, особенно сейчас, когда сам на себе ставишь жирный крест. На карьере в ведомстве, которая завершается так, как завершается — в трусливом ожидании на унитазе.
Голоса с внешней стороны кабинки удалились, хлопнула дверь, и Сергей, наскоро одевая штаны и застегнув ремень со второй попытки, вышел из добровольного заточения, мысленно поблагодарив ребят за тщательно созданную дымовую завесу. В скомканный лист он ткнул еще живой окурок, и две минуты добросовестно наблюдал за процессом рождения, расцвета и гибели этого чуда — огня. После чего пальцем перемешал пепел, тщательно вымыл руки и, глядя в зеркало над раковиной, улыбнулся и подмигнул своему двойнику. Вернувшись в кабинку, он закрылся изнутри и спустил штаны.
«На посошок», подумал он и стал мять вырастающий на глазах, как при ускоренной съемке, член.
А еще через минуту Сергей Платон в последний раз вышел из туалета кишиневского отделения Службы информации и безопасности.
2
«Да пошли вы, да пошли вы», напевал про себя Сергей Платон, вырвавшись из душного коридора СИБа на опьяняющий легким морозцем и абсолютной свободой январский воздух. Получился почти что рэп, на мотив которого легко ложился альтернативный (и совершенно правдивый) текст: «Лишь бы взяли, лишь бы взяли».
«Здесь не буду, здесь не буду», сочинил он второй куплет, и тут же добавил третий: «Не бомбочками, не серпантином и уж конечно не жидким мылом».
Собеседование завершилось безоговорочной победой, если за конечную цель принять настроение претендента. Платон вышел из здания, распираемый любовью к милейшему человеку в погонах, поразившего его неподдельным интересом к личной анкете Сергея и благожелательным покачиванием головы в такт ответам на свои вопросы. Пожалуй, решил Сергей, времена и в самом деле изменились. Пора сдать на помойку жупел плечистого энкэвэдэшника со стоматологическими клещами в одной руке и с наганом — в другой. Интеллигенция, которую не догноили в расстрельных подвалах, теперь сама носила погоны, которые, надо признаться, ей весьма шли.
Воодушевившись еще больше, теперь от мысли, что в круг этих приятных и образованных людей войдет (тьфу–тьфу, не сглазить) и он, Сергей вторично дал клятву, что здесь не будет. Ни бомбочками, ни серпантином и, боже упаси, ни жидким мылом.
Он старался избегать слова «мастурбация» даже в мыслях, видимо, его извилины умудрялись изгибаться, брезгливо обходя этот неприятный участок словарного запаса. Не говоря уже о термине «дрочить», который так унизительно подрывал репутация глагола даже по части привлекательности звучания. Не радовало и «рукоблудие»: было в этом слове что–то трусливое, напоминавшее скорее о спешно запираемой туалетной кабинке, чем о неземном наслаждении.
Вместо никуда не годящихся вульгаризмов Сергей придумал «следы в будущее» и успокаивал себя тем, что с точки зрения логики его определение не страдало полным отсутствием таковой. Следы — кто с этим поспорит? — действительно оставались, во всяком случае, пока Сергей не приводил в действие механизм сливного бачка. Правда, насчет будущего логическая составляющая окутывалась туманом неопределенности, точнее, рушилась о практическую неосуществимость, но если оставаться в рамках теории и вывести на сцену какую–нибудь трижды сумасшедшую бабенку, то можно было допустить: а) что она окажется в мужском туалете, сменив Сергея в кабинке, которую он так тщательно за собой запирал и б) заметив на ободе унитаза следы мужского семени, решит воспользоваться ими так, как предписала природа, предоставив тем самым оставленные Сергеем следам совсем призрачные, но все же шансы на будущее.
Последний вариант, помимо всей его неправдоподобности, если и имел право хотя бы на умозрительную перспективу, то лишь при исключении двух моделей процесса под общим названием «наследить в будущее». Никакого будущего при бомбометании и уж тем более при серпантине не предполагалось.