Наташа настороженно щупала его за поясницу и вспоминала, куда подевала градусник, стоило мужу отказаться от чая с пирогом или заснуть, решительно повернувшись на бок и не дожидаясь жены из ванной.
«Как животное», первое, что приходило в голову Наташе, но бросив взгляд на покоившуюся на подушке седую гриву, она чувствовала, как от одного вида этих совершенно белых, сливавшихся с подушкой волос, у нее теплеет и одновременно сжимается что–то внутри. Ей хотелось прижать эту большую голову к груди, и тогда у нее что–то еще сильнее сжималось, и она понимала, что это — жалость и, наполняя глаза слезами, она ложилась рядом и глядела через пелену соленой жидкости в потолок, и тихонько шмыгала носом, пока не проваливалась в сон.
За три последних дня Наташа уже отчаялась увидеть в Николае прежнее животное, сделав невеселый вывод, что самое замечательное, что может быть в мужике — это когда он напоминает животное. Нет, Николай по–прежнему приходил с работы домой, все так же садился за стол, вот только зачем–то ждал, пока остынет первое — должно быть для того, зачерпнув пару раз бульон, встать из–за стола, хмуро поблагодарить жену и не притронуться ко второму, а уж тем более к чаю.
О любви и говорить не приходилось. Он заглядывал на кухню, где завелся новоселец — взгромоздившийся на холодильник крохотный телевизор из Наташиной квартиры, буркал «спокойной ночи» и, не поцеловав, как обычно супругу — даже в шею, даже в макушку — уходил в комнату, где через секунду гаснул свет и Наташино лицо, курносое бледное лицо со струйками по щекам, освещали лишь мелькающие огни крохотного телеэкрана.
На третью ночь она не выдержала.
— Что происходит, Коля? — огласил комнату ее твердый голос.
Майор Апостол открыл глаза. Его супруга стояла в проеме — в халате, невысокая, непреклонная.
— Кажется, у меня отберут дело, — полушепотом ответил он.
Наташа словно обмякла: железная дева превратилась в мягкую игрушку.
— Милый мой!
Она плюхнулась на колени у его изголовья и стала водить дрожащей рукой по его щеке.
— Что же ты молчал? А как же адвокат? Он же обещал?
Николай ухватил кончики ее пальцев губами, потом чмокнул крохотную ладошку и, наконец, утопил поцелуй в склонившихся над собой губах.
Через пятнадцать минут они сидели, упершись спинами в приподнятые подушки, обмениваясь искрящимися взглядами и не расцепляя рук.
— Адвокат и сейчас успокаивает, — сказал Николай. — Уверяет, что все на мази и удивляется, с чего это я паникую.
— А с чего ты паникуешь?
— Меня Гологан к себе вызывал. Сказал, что если до конца недели дело не будет раскрыто, его передадут другому следователю.
— Что, так и сказал?
— Прямым текстом.
— Но он не имел права. По закону…
— Наташа, — он мягко перебил ее и погладил по руке. — Произошли некоторые события, о которых ты пока не знаешь.
— Так просвети.
Николай замолчал, покусывая нижнюю губу. Вылез из–под одеяла, подошел к столу, поднял прислонившийся было к ножке портфель и, порывшись в нем, достал несколько сцепленных скрепкой листов.
— На вот, читай, — ткнул он листы в Наташину ладонь.
— Что это?
— Это я, — он почесал подбородок, — электронное письмо получил. Читай, читай. Коньяк будешь?
Он развернулся, явно собираясь на кухню.
— Тебе нельзя.
Николай застыл на мгновение, но все же вышел в прихожую, и уже оттуда до Наташи донесся его голос:
— А спина прошла.
— А если опять схватит?
— Что же теперь, совсем завязывать? — раздалось как из бочки: стена между комнатой и кухней отличалась поразительной звукоизоляцией.
— То же мне алкоголик, — весело сказала себе Наташа, и громко добавила — Ладно, только по чуть–чуть!
Николай почувствовал, как у него начинает затекать шея — так долго он ждал, сидя на кровати и повернув голову влево, Наташиной реакции. Наконец она отложила последний прочитанный лист.
— Ты получил это письмо три дня назад? — спросила Наташа, и он виновато потупился.
— Да нет, я не об этом, — поспешно исправилась она и, придвинувшись, оставила у него на плече бледный засос.
— Ты узнал, откуда отправлено письмо? Ай–пи адрес, или что там еще требуется.
— Я же говорил, — поморщился Николай, — что не хочу пока шуметь.
— Вот и доскрытничался. Неудивительно, что тебя вызвал Гологан.
— Да при чем тут это? Он прекрасно знает стиль моей работы. Я могу неделю ничего не докладывать, или отделываться ничего не значащими фразами, мол, работаем, собираем улики, одним словом, никакой конкретики. А потом — хлоп, пожалуйста, преступление раскрыто. Что, в первый раз что ли?