Отпечаток души
Отпечаток души.
- Послушай, ей всего десять лет, а она сгубила уже пять душ.
- Всего-то? Твоя мама одним своим взглядом губит больше, - кивнул Роберт на портрет эффектной брюнетки. Линда прищурилась и сжала губы, что, конечно, означало: «Я тебе про серьёзные вещи, а ты каламбуришь».
- Ну, хорошо, я поговорю с ней.
- Ты уже говорил. Не надо давать ей дУши.
- Надо. Поверь, так надо.
Роберт вошёл в комнату Мэгги. Дочери не было. Он осторожно нажал на кнопку связи с душой. «Сигнал потерян». Выйдя из комнаты, Роберт направился в кухню, ещё не представляя, что скажет дочери.
Мэг сидела на стуле возле объёмной чашки, в которую одна за другой падали картофельные кожурки, филигранно струясь из-под ножа Барбары, матери Линды. Ноги Мэг болтались в воздухе, иногда ударяясь о деревянную ножку стола, и при каждом толчке чашка подскакивала, а очистки складывались в несколько изменённый узор, как стекляшки в калейдоскопе.
- Легче умереть, чем сохранить чужую душу, - вздохнула Мэг.
- Лучше умереть, чем не сохранить свою душу, - заметила Барбара, убирая с лица свои тёмные волосы тыльной стороной ладони.
- Но она же не моя.
- Раз тебе её дали, значит, твоя.
Мэг насупилась. Её душа всегда была при ней, а этот «питомец», плотность которого была в 17,5 раз меньше плотности воздуха, не говорил, не питался, не имел ничего общего с каким бы то ни было приемлемым обличьем, предполагающим взаимодействие. Мэг таскала с собой эту странную мизерную пирамидку на верёвочке и не понимала, зачем ей все эти сложности.
Первую душу Роберт подарил Мэг на седьмой день рождения. Полгода всё было великолепно, но по истечении этого срока всегда что-то происходило. Мэг забывала душу в школе, оставляла в гостях, забывала надеть или просто теряла. Так или иначе, но ни одна душа в пирамидке на верёвочке не приживалась на груди Мэг.
...
Тёмно-коричневая шапка крупной вязки была далеко не идеальным завершением элегантного образа успешного писателя, который путал свои шаги в болтающихся без дела и болтающих с городской пылью осенних листьях. Они напоминали страницы его первого и пока ещё последнего (о, нет, он наотрез отказывался заменить привычное «последний» английской калькой «крайний») романа... страницы, которые застилали его небольшую комнату куда гуще... нет, не страницы, а бумажные доказательства текста, то дребезжащего, то звучащего стройно и гордо, то шепчущего со страстью или равнодушным холодом. Текст, являющий всю суть существования Каспарова последние два года, теперь уже закованный с трёх сторон в обложку и переплёт. В первое же мгновение, когда длинные, как у пианиста, пальцы Каспарова коснулись этой твёрдой оболочки части его души и воображения, в горле писателя запершило, словно он вдохнул будущую пыль, которая ещё не легла на типографскую краску с едким запахом.
- Вячеслав Андреевич, сюда!
У дверей конгресс-холла сотни студентов. Пятнадцать лет назад Каспаров защищал свою дипломную работу. Костюм, галстук, вопросы ради вопросов, на которые было нелепо давать серьёзные ответы. А ведь было же целое исследование, была мечта изменить взгляд научной братии на тему... Ай, да что теперь... Вовремя опомнившись, если не считать пяти лет университета, Вячеслав ударился в мечту о красивой жизни через сетевой маркетинг, а после очередного фиаско окунулся в мир компьютерных игр, доведя себя до нервного и физического истощения за пару месяцев.
- Моя история, скорее, глупа, чем красива, - начал свою речь Каспаров. - Я очнулся в больнице с жёстким гастритом, расстройством чуть ли не всех систем организма, и одной лишь мыслью: «Где мой комп и успел ли я сохраниться...».
В зале раздался не то смех, не то возгласы понимания.
- После этого началась промывка мозгов. Начиная с родителей, заканчивая врачами, мне говорили, что я больной, неудачник, хотя и в какой-то мере счастливчик. Последнее относилось к тому, что я был достаточно взрослым, чтобы, по логике вещей, осознать всю бессмысленность своего поведения, и достаточно молод, чтобы ещё успеть поправить и своё здоровье, и направление своей пока ещё никчёмной жизни. Дни в больнице были чередой процедур и повторов уже сказанных реплик, зато ночи целиком принадлежали мне. И, пялясь в потолок, я слушал то, что звучало у меня в голове. Сколько я ни старался найти в себе чувство вины или что-то, что искупило бы мой виртуальный загул в глазах близкого мне общества, я ничего не находил. «Я всего лишь шёл за увлекательным сценарием игры, мною руководило обычное человеческое любопытство, хватит предавать меня анафеме» - единственное, к чему я пришёл. И вдруг эта мысль пробудила во мне иное чувство. Чувство войны и мести. Я подумал, что если бы мне удалось написать сценарий для игры, в которую захотел бы играть каждый, и никто не мог бы остановиться, пока не дошёл до финальных титров, то меня больше никто не посмел бы ни в чём обвинять.