Вываренная, стерилизованная обработанная всевозможными способами пища человеконаселённого мира, дотоле так полюбившаяся урбанизированному мне, была отныне недоступна опять же - мне же.
А наличие всех этих донтов, завров и подов, кишащих здесь в изобилии и в поражающем глаз многообразии, только усугубляло моё и так далеко ушедшее вперед в плане усугубления положение.
Скорее всего, я являлся единственным и неповторимым представителем славного некогда, а теперь безвестно сгинувшего рода человеческого, совершенно единственным мыслящим существом во всей солнечной системе. А, учитывая тот факт, что человечество начало распространяться по Вселенной именно отсюда, с Земли, на которой я и находился в данный момент, довольно мрачная картина демографического апокалипсиса вставала передо мной во всей своей неприглядной, вопиюще откровенной реальности.
Glava XXXlX.
А попробуйте и вы оказаться первочеловеком, единственным представителем человеческого вида во Вселенной.
Отныне и естественно в силу изложенного, я не вправе был рассчитывать на чью-либо помощь в своих дальнейших скитаниях по этому миру.
Мое жилище, найденная мной в первый же день пребывания в триасе, каменная пещера была неплохим средством защиты от агрессивного мира. Тем более, что находилась она на высоте не менее восьми метров от земли. Я специально выбрал такую пещеру, чтобы даже самый высокий из местных хищников, насколько я был знаком с палеонтологией, даже самый рослый из них не смог бы дотянуться до входа.
К тому же по вечерам я неукоснительно, по раз и навсегда заведенному правилу, зажигал у входа костер. Что само по себе способствовало ещё более надёжной охране.
В общем, я стал жить в этом девственном, нетронутом мире, жить в странной, параллельной вселенной, посвящая день рутинной, неинтересной, но жизненно необходимой работе. А, когда непроглядная ночь опускалась на землю, и янтарные отблески горячего пламени плясали на отливающих красным скалах, я предавался размышлениям о смысле жизни, о жизни во вселенной и возможности процесса схлопывания вселенной до размера одного атома, сообразуясь с теорией, вычитанной некогда в одной бульварной газетёнке.
Иногда, сквозь чуткий, насторожённый сон, смаривавший, так или иначе, меня в эти короткие и в то же время непомерно длинные ночи, я слышал утробный рёв и тяжелую поступь, от которой вздрагивала земля и затихало всё живое. И тогда волосы на моей голове, даже во сне шевелились, а душа тоже во сне уходила в пятки.
С дико колотящимся сердцем я просыпался и вглядывался в обступившую светящиеся угли темноту. И моя подстёгиваемая страхом фантазия рисовала существ, аналогов которым нет даже в самых кошмарных снах.
Но рёв стихал, и я успокаивался. И снова проваливался в чуткую, легко проницаемую для звуков внешнего мира дремоту.
К своему счастью или несчастью я не мог даже и предположить кому принадлежал тот или иной ночной рёв. И, тем не менее, встретиться с исполином, исторгающим подобные звуки, я бы не согласился, предложи мне кто-нибудь нечто в таком роде.
Видимо, лишь по этой простой и вполне понятной причине в определённый период времени пришлось изрядно потрудиться. Я нашёл свой топор, который бросили вдогонку Жестяной и который с тех самых пор так и лежал в траве.
Вот таким образом, с помощью одного только топора я соорудил отличную ограду из остро отточенных бревноразмерных кольев. Ограда опоясала всю лужайку и одну из скал с моей пещерой в ней. Ещё ограда прихватила часть холма, на котором, собственно, и стояла экспроприированная мной у мезозойских пространств скала. Скала - гигантский камень, природное образование, не меньше, чем восьмидесятиметровой высоты - глядела в низкое, закопченное вулканами и забитое до отказа птеродактилями небо словно бросая вызов всему живому на этом участке планеты.
Я трудился не покладая рук. И на четвертый день непосильного и изнуряющего труда на моих ладонях даже полопались кровавые мозоли. Зато через три недели ограждение, представлявшее собой двурядный частокол, состоящий, как я уже говорил, из небольших, заостренных кверху и вкопанных в землю тупым концом, бревен, это ограждение обозначило периметр моих владений. При всем при том, внутренний ряд кольев смотрел строго вверх, а наружный в сторону противоположную лагерю, приготовляясь таким образом отразить нападение вероятностного противника.
Чего уж там скромничать, и гиганту такое препятствие могло оказаться не по зубам.
Конечно, и я вынужден в этом признаться, строительство стратегически важного для меня объекта далось нелегко. Я даже не знал, откуда у меня и силы-то берутся. Но осознание опасности каждодневно угрожающей со стороны непроходимых джунглей, понимание того факта, что я попал в совершенно чуждый, кровавый и беспощадный мир, придавало сил. Всего за месяц титанического труда мне удалось невозможное. Я воздвиг непреодолимый, вселяющий в душу уверенность, барьер на подступах к жилищу.
Зато потом я блаженствовал.
Конечно, блаженствуя, я не забывал внимательно наблюдать за тем, что происходило за оградой. Я присматривался ко всему, что меня окружало. И прислушивался к звукам, доносящимся из невообразимой чащобы джунглей. Из всех этих переплетений, созданных усилиями множества лиан, пронизавших, словно всепроникающая паутина, непроходимые джунгли.
Пока всё шло спокойно. И я хорошо понимал - не всегда будет так. Рано или поздно для того, чтобы сохранить себе жизнь, мне, возможно, придется изобрести и другие, более действенные меры, чем, например, пещера и крепкий забор.
А ещё я стал набирать вес, который потерял за время обустройства лагеря.
Слава Богу, в пище недостатка не было. В воздухе в изобилии носились крылатые существа самых разных размеров и конфигураций. А по земле скакали, бегали, прыгали и ползли их бескрылые аналоги.