Я назвала итальянскую баркаролу. Очень скоро надо мной щелкнуло, и полилась задушевная мелодия. Оцепенение, охватившее меня, постепенно отходило, непривычное неприятное беспокойство ослабевало. Я даже улыбнулась, вспомнив, как Витька рассчитывался с торговкой. «Нули», — развел он руками. Нет, значит, больше ни копейки.
Я хотела уже слезть с полки, чтоб прибрать масло, но вдруг снова услышала итальянскую баркаролу. С самого начала и до конца! Витька, видимо, забыл перевернуть пластинку. Ну и хорошо, я могу ее слушать сколько угодно.
Но когда я услышала ее в третий раз, заволновалась.
Что это он делает? Совсем с ума сошел!
Соскочила на пол и плотно притворила дверь, будто это могло помочь.
«Не бойся, не бойся, одни мы с тобою», — в третий раз подряд пел Лемешев. По всему поезду, во всех вагонах!
Вот замерли последние звуки… Слава богу! Ох! Ну и Витька! Какой озорник.
И вдруг… опять баркарола! В четвертый раз!
Не зная зачем, я стала натягивать на себя Борькины свитеры, сначала один, потом другой. Наверно, я хотела бежать к Витьке и прекратить его выходки. Но я даже не знала, в каком вагоне радиоузел. Конечно, можно спросить у проводников, но как к ним пойдешь? Что скажешь? Ведь они тоже слышат.
Дверь открылась, вошел дядя Федя.
— У поездного мастера просидел, — сказал виновато. — А ты, поди, уж есть хочешь? Сейчас спроворим.
Глядя на него во все глаза, я напряженно молчала, потому что Лемешев допевал в это время последние слова…
— Чего это ты? — подозрительно посмотрел на меня дядя Федя.
Я только выдохнула в ответ и с облегчением шлепнулась на скамейку — надо мной зазвучала наконец новая мелодия:
4.
Уже давно мы огибаем большой город. Едем-едем и никак не остановимся. В этом городе сойдет с поезда Дмитрий Иванович, у которого здесь тяжелораненый сын. Дмитрий Иванович, опустив плечи, сидит в нашем купе.
— Один сынок — как свет в окошке, — тихо говорит он. — Не дай бог, что случится — мать не переживет.
— Да чего уж ты так, — уговаривает его дядя Федя. — Врачи умеющие, излечат… и так и далее…
— Как ведь хорошо жили! — восклицает Дмитрий Иванович. — Учиться Коля поступил в институт, на третьем уже был… жениться подумывал… А теперь вот и внучонка не оставит…
Дмитрий Иванович тяжело всхлипывает, зажав ладонью судорожно вздрагивающие губы.
Я смотрю в окно на город, вижу его как в тумане. Что ждет здесь Дмитрия Ивановича? Мы так и не узнаем. Его место займет в вагоне другой человек, поезд тронется, уйдет и — все…
Дмитрий Иванович поднимается со скамейки, берет чемоданчик.
— Подъезжаем. Ну, пойду я, спасибо вам.
Мы с дядей Федей выходим вслед за ним. Пассажиры уже толпятся у дверей. Они посторонились, чтоб пропустить Дмитрия Ивановича вперед.
— Вон постовой стоит, — говорит ему Клава. — Ты спроси у него, где госпиталь, чтоб не искать долго-то.
Но к постовому уже подбежала Ксения Владимировна, та, с двумя авоськами, которой я помогала при посадке.
— Товарищ милиционер, — бойко заговорила она. — Тут вот одному нашему адрес госпиталя надо. Сына у него ранило.
— А в каком госпитале лежит? — справился милиционер.
— Дай-ка бумажку-то, — обратилась женщина к Дмитрию Ивановичу, и тот долго рылся непослушными пальцами в своем портмоне. Нашел, подал, милиционер прочитал.
— Значит, так, — сказал он, подведя Дмитрия Ивановича к металлической изгороди. — Как только выйдете из вокзала…
Терпеливо дождавшись конца объяснений, Ксения Владимировна стала наказывать Дмитрию Ивановичу:
— Ты уж там не плачь, сына-то не расстраивай. Может, все хорошо будет. Ну, иди, голубчик, до свидания тебе. Все уладится.
— В грудь ранен-то, — тревожно покачала головой Клава, глядя вслед уходящему Дмитрию Ивановичу.
— Да еще два раза, — вздохнула я. — А мы уедем и ничего не узнаем.
— Да, — грустно кивнула Клава. — Приходят люди, уходят…
Ксения Владимировна тоже не раз забегала к нам в купе. Но мы так и не могли узнать толком, зачем и куда она едет. Бойко рассказывала о семье, жаловалась на свекровь, а как доходила до того, что вот едет, — вдруг умолкала и переводила разговор на другое.
— Тут что-то неладное, — усмехнулся после ее ухода дядя Федя. — Видишь, мужика-то у нее дома нет. Может, на фронте, а может, еще где… Хитрит чего-то баба… и так и далее… Может, замуж за другого надумала, а нам не сказывает.
— Может быть, — соглашалась я.