В тайгу сейчас не пройдешь. Но Леха говорит, что уже есть проталины. Он принес и поставил на стол в котлопункт самые первые подснежники. Белые-белые, мохнатенькие. Все их нюхают, но они ничем не пахнут, только сырой землей.
Колька ждет такую весну, чтоб можно было уйти в тайгу.
Придет срок, станет папка собираться на охоту. Он еще только онучи будет наматывать, а Колька вперед него выскочит, спрячется где-нибудь да и подглядит, в какую сторону пойдет отец. А потом во всю мочь обежит круг и выйдет навстречу. Можно и Жданку с собой взять.
Папка удивится очень:
«Откуда это ты взялся, сынок?» — «А я, папка, прогуляться пошел, да вот тебя встретил». — «И не боишься один по тайге ходить, сынок?» — «Так Жданка же со мной, папка». — «Не взять ли мне вас с собой на охоту? Вдруг да Жданка медведя поймает или еще какого зверя?» — «Возьми, папка, возьми!»
Дальше идет такое интересное, такое невероятное, что Колька, если думает об этом ночью, вертится в постели, пробуждая мать, а если днем, на улице, — не может идти тихо или сидеть. Он способен думать о таком только на быстром ходу или прыгая по бревнам.
Так появилась у Кольки вторая жизнь. Леха удивлялся, почему это не пристает к нему Колька с книжками, не выпрашивает сказку. Бывают дни, что и вовсе не заглянет в палатку, где Леха живет с другими холостыми строителями. И на ремонтной площадке мальчишки не видно.
Откуда знать Лехе, что Колька решил лишний раз на глаза отцу не попадаться. Зачем дело портить? Вот уж встретятся они в сухой тайге, тогда и поговорят обо всем, и простит папка Кольке все обиды…
Было дело: опрудил его Колька как-то ночью по самую шею. Конечно, никому не понравится. Если бы Кольку кто-нибудь так обмочил, он бы тоже здорово обиделся.
А другой раз, тоже давно это было, до того разбаловался Колька с отцом, что не заметил, как куснул его за ухо. Только что кровь не пошла, а здорово покраснело ухо.
Вот после того случая пуще всего рассердился папка. Потому что дальше, как ни старался, Колька ничего припомнить не мог. Папка не стал с ним играть и разговаривать. Пальцем его никогда не тронул, а только играть не стал. И разговаривать…
Чтоб скорее шло время до той весны, Колька думал и о другом. Вспоминал, как в марте приезжал из шурдинского интерната Олежка Чураков. Вот уж полазили они по бревнам! Олежка здорово ревел, когда его снова отправляли в интернат. В тайге ему нравится больше, чем в школе. Леха-механик сказал Олежке, что, когда учеба кончится, всех ребят из Шурды привезут сюда на вертолете, потому что болота развезет. Тогда Олежка согласился. Леха обещал и Кольку на вертолете покатать.
Уж скорее бы развозило эти болота!
— Колька до чего бойкий стал, — сказала как-то баба Лиза Елене — Праховы и Чураковы жили в одной квартире. — Я сегодня пошла на ту сторону вырубки поговорить с мехколонновскими хозяйками — как, мол, доехали, как устраиваетесь. Гляжу, Колька ругается с ихними парнишками: «Прибыли на готовенькое, понавезли своих клопов!» Один парнишка осердился на Кольку да и говорит: «А ты таракан самый настоящий!» А Колька покраснел весь, стал вот так, кулаки сомкнул да и отвечает: «А ты… а ты… супподрядчик несчастный!» Ну я посмеялась над ним! «Супподрядчик!» Откуда слово-то такое знает!
— Всё они нынче знают, — вздохнула Елена, пристраиваясь к столу с бумагами: тесно в конторе, приходится работу домой брать.
Баба Лиза сняла с плиты бурлящий чайник, поставила на огненное отверстие большую кастрюлю — будет варить суп на три семьи. Потом присела на табуретку возле Елены.
— А Саня-то вроде помягчел, а? Как он с тобой-то?
Елена порозовела, указала на дверь в другую комнату:
— Сама видишь…
Баба Лиза понимающе вздохнула: в соседней комнате стояли три койки. На одной Максим Петрович с женой спят, на второй — дочка, а на третьей — Праховы: с краю — Саня, в середине — Елена, а у стенки — Колька. Еще хорошо, что Нюрочка ихняя в Шурде учится.
— А разговор у него сейчас не такой грубый, — вернулась к своей теме баба Лиза.
Елене и самой кажется, что Александр стал мягче, общительнее. Вечерами с Василием Чураковым и Максимом Петровичем сядут у печи, подкладывают дрова, курят и разговаривают. Все переберут, все вспомнят. Как во время войны в окружение попали, как выходили из него. Об охоте говорят, все собираются сходить с ружьями в тайгу, но времени нет. Иной раз на трест ворчат в три голоса, на главк замахиваются — того да другого не присылают.