Заглядывали к нам и другие пассажиры, интересовались аппаратурой, беседовали про войну, иногда в свежих, только что купленных на станции газетах вслух читали сводки Информбюро.
— Гонят наши фашистов. Теперь уж хода им вперед не дают, — радовались сообщениям о взятии городов.
А тот сержант не появлялся. Видимо, дядя Федя так и не извинился перед ним, иначе парень не проходил бы мимо нашего купе боком, лицом к коридорному окну и быстро.
Масло мое таяло, и я не знала, куда с ним деваться.
— Разве для дома-то в передний путь покупать надо? — ворчал дядя Федя, и наконец предложил:
— Пойдем в нерабочий тамбур, запихнем там в ящичек твою лепешку.
Мы пошли по вагону — дядя Федя впереди, я за ним. Пассажиры читали газеты, курили, играли в карты. Сержант азартно стучал по чемодану костяшками домино.
Вот он поднял руку, чтоб стукнуть сильнее, но увидел нас, и рука застыла в воздухе.
Дядя Федя прошел, даже не глядя в его сторону, а я улыбнулась, кивнула. И даже чуть подмигнула — мол, не беспокойтесь, все в порядке, не обижайтесь на дядю Федю.
Когда мы возвращались обратно, сержант уже не играл в домино, сидел с краю и будто ждал нас. Я опять тихонько кивнула ему. И он тоже незаметно подмигнул мне одним глазом — мол, понимаю, не сержусь больше.
А вот с Витькой я поступила сегодня иначе. Утром иду по вагону, а он навстречу. Я было хотела улыбнуться, да вспомнила про баркаролу и обошла его, будто не замечая.
И сразу услышала насмешливое:
— Т-ю-ю? А мне — нули!
Через несколько шагов оглянулась. Витька шел по вагону, плечом рванул дверь и скрылся в тамбуре.
После обеда он начал концерт. Я, лежа на полке, все время ждала свою баркаролу, но он ее не завел.
В этот день я впервые увидела начальника поезда. В купе к нам вошла высокая, статная женщина с сияющими золотыми зубами.
— Садись, Антонина Семеновна, — подвинулся на скамейке дядя Федя.
Она прищурила карие глаза, подергала в ухе маленькую, как капелька крови, сережку. Глядя на меня, спросила, усмехаясь:
— Решил, значит, ты, Федор, на пару ездить?
Голос у нее был хрипловатый. Она села и закурила.
Дядя Федя тоже закурил, стараясь выдувать дым в коридор.
— Оберегаешь свою кралю? — засмеялась Антонина Семеновна и встала, очутившись почти вровень с моим лицом.
Неожиданно потрепала меня по щеке. Я не знала, обижаться или нет.
— Не обижайся на меня, — сказала женщина. — Тебе сколько лет?
— Скоро семнадцать.
— Ну, вот. А мне тридцать пять. В матери тебе гожусь, — и вздохнула.
— Они вдвоем с братаном живут, — сообщил ей дядя Федя.
— Гляди-ка ты! — думая о своем, откликнулась Антонина Семеновна и ушла, кивнув нам из дверей.
— Красивая какая!
— Видная женщина, — согласился дядя Федя и, сев у окна, задумался.
Он не видел, а я видела, как мимо двери, уже не боком, прошел сержант. Он улыбнулся мне и кивнул в сторону тамбура. Наверно, хотел поговорить насчет вчерашнего, но я прижала палец к губам — мол, не могу я сейчас разговаривать, дядя Федя все еще немного сердитый.
На улице смеркалось, дядя Федя собирался включить электричество. Возле нашего купе я услышала веселый голос Витьки:
— Ну, как, Клава, Вера-то приехала? Нули? Все еще у попадьи за Волгой?
Я ждала — сейчас он зайдет к нам. Дядя Федя тоже повернулся к двери. Но Витька буквально перешагнул наше купе и стремительно скрылся.
— Куда это его несет? — удивился дядя Федя.
Через некоторое время Витька объявил по радио:
— Граждане пассажиры, начинаем концерт лирической песни.
Я загадала: если он сыграет баркаролу, значит, хочет помириться со мной. А если нет… Не успела додумать, как услышала ее и тихонько засмеялась в подушку. Вот уже кончается вступление, сейчас запоет Лемешев.
Но что это? Кто-то завизжал, забормотал невнятно, словно не человек совсем.
— На быструю включил, охальник! — зацокал языком дядя Федя.
Вверху затрещало, зашипело и смолкло. Но тут же совсем нормально, как ни в чем не бывало, Лемешев запел другое:
В последнем, самом позднем концерте, Витька снова завел мою баркаролу и проделал то же самое.
— Что это он, поперхнулся, что ли, на этой пластинке? — удивился дядя Федя.
Я сердито схватила с вешалки полотенце и пошла умываться перед сном.
В темном углу стоял и курил сержант. Кивнула ему и взялась за ручку двери. Не знаю, что случилось, но я не успела опомниться, как очутилась в туалетной. Щелкнул замок, и в зеркале я увидела два лица — его и мое. Он лупоглазо глядел на меня, я на него. И опять не успела ничего сообразить, как замок щелкнул, что-то длинное темное метнулось надо мной, и я увидела, как стремительно унеслось влево из рамы растерянное, вспыхнувшее лицо сержанта.