— А куражба все равно есть у него, — услышала Елена голос бабы Лизы. — Понравилось, что ты в рот ему глядеть стала. Зачем поддалась? Ты же ни в чем не виноватая.
Елена задумалась. Много раз спрашивала она себя, почему сразу по приезде от матери не сказала тогда Александру, что встретилась с Семеном Рагожиным? Ведь не забыла она про это, а сознательно утаила, сама не знает почему. А через три года сдуру сообщила о встрече. Сообщила, и хоть выпивши была, а и сейчас помнит — хотела усмотреть в глазах мужа волнение, ревность. А то уж совсем он успокоился — мое! Один «окружил» Елену, был и отцом и матерью. Постепенно отошли в сторону задушевные подружки, не стало им места в Елениной жизни. Поездовские женщины, собираясь вечерами на «посиделки», первое время судачили: «Елена чего-то вовсе от нас отказалась, не ходит попеть да повышивать вместе». Но втайне только завидовали — каждую минуточку хочет видеть жену возле себя Александр. Плохо ли?
Позднее Прахов впустил в эту плотную ячейку Нюрочку. И опять словно охватил обеих, и жену и дочку, большими руками, сцепил пальцы в железном кольце — мое!
Елена и сама понимала, что не каждой женщине выпадает на долю такая любовь. А только однажды в тихий уютный семейный вечер разрыдалась в голос, повергла Александра в тревогу и недоумение.
— Скажи, чего тебе не хватает, чего еще надо?..
— Подружку надо! Маму надо!
В Липаевку, к матери Елены, они заезжали редко, гостили недолго. Но и тут Александр тенью маячил возле жены. Ему и в голову не приходило, что хочется ей посидеть с матерью наедине, навестить деревенских подружек, узнать про их житье-бытье. Куда она — туда и он. Не назло, не нарочно, а просто не мыслил он иных отношений с женой. И попробуй упрекни его — не поймет. Да и за что упрекать? За великую любовь, что ли?
Привыкла. Но вот не выдержала однажды…
От матери как раз письмо пришло — приболела. А между строк так и сквозило — соскучилась, не дождется, когда свидится.
И ведь только случайно не поехал Александр в Липаевку — уже и отпуск оформил без содержания, да вдруг отказали в последний момент: работы много. Не сомневался в том, что и Елена не поедет. А она вдруг взбунтовалась — поеду!
Вот это и был тот единственный раз, когда она побывала у матери без Александра. И действительно встретилась с Семеном Рагожиным. Посидел он с ними, поплакался на свою судьбу. Вернулась Елена из Липаевки и не рассказала мужу о встрече. Почему? Не знает. А потом сообщила. Вот, мол, муженек, ревнуешь меня к подружкам, к матери, к белому свету, а то, что в контору столько мужчин интересных из треста и из Москвы наезжает, — тебе ничего. Совсем ты успокоился — моя!
Вот и разбирайся теперь, из-за чьей дури, из-за чьей глупости так все перевернулось в семье…
— Вчера Кольки долго с улицы не было, так он глазами все углы прошнырял, Саня-то, — вырвала Елену из воспоминаний баба Лиза. — А спросить — где, мол, Колька, — не-ет, не спросит. Заметила?
Елена кивнула, убрала со стола бумаги.
— Не дала я тебе написать-то, — виновато вздохнула баба Лиза. — Зло меня берет на Александра. Мы перед ним на цыпочках ходим, а он выкобенивается. А трепыхнись ты уйти от него — не пустит ведь!
Елена испуганно вскочила с табуретки.
— Что ты, баба Лиза! Мыслимо ли!
Старушка внимательно посмотрела на нее.
— Так вот и скажи ты мне: как это можно любимого человека и дитя так терзать? И нас всех, — она кивнула на окно, на поселок, — с толку сбил, о нем же еще и заботиться заставляет, — и шлепнула ладонью по столу. — Я вот по-другому с ним поговорю!
Елена сказала непривычно решительно:
— Не надо.
Баба Лиза удивленно взглянула на нее.
— Выберу момент, — проговорила Елена, — сама все ему скажу.
Глава пятнадцатая
Хохрякову под отдел кадров выделили маленькую комнатушку в одном из бараков. Справа, в угол, он поставил облупившийся от постоянных дорог сейф, а слева — такой же неказистый шкаф со стеклами в белых волнистых разводах. Возле окна долго устанавливал дряхлый дубовый стол, подкладывал сплющенные спичечные коробки и, опершись руками в столешницы, пробовал, крепко ли стоит. Ничего, крепко. Недаром в войну под него прятался от бомбежки дед Кандык.
Об этой истории кадровик узнал на общем собрании, которое провел по дороге из Айкашета в Шурду. В шестой вагон тогда набилось много народу: все устали от долгой поездки, наскучило глядеть в окно, слушать байки… Обрадовались, что собирают беседу. Мест, конечно, не хватило, и Хохряков пообещал повторить ее на следующий день в другом вагоне. Так и сделал.