— Ревешь? Ну, братцы! — развел он руками и объяснил Заварухину, в чем дело.
Главный инженер задумался над плачущим парнем — в самом деле, здесь ведь не богадельня. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь.
— Может быть, вам в Шурде поискать работу? — обратился он к Васе, но тот уткнулся лицом в круглые свои колени, расплакался еще горше, и женщины из бухгалтерии прослезились.
Как раз в это время и подошла к конторе Наталья Носова — уставшая, в сапогах, измазанных грязью до самого верха. Увидела на крыльце плачущего человека, не могла сразу признать, кто это, испугалась.
— Что стряслось у нас?
Елена Прахова, спустившись с лесенки, тихонько рассказала ей все. Парень как раз поднял лицо, достал из кармана платок и круто высморкался.
«Чего в нем ненормального? — подумала Наталья, быстро оглядев крупную фигуру Васи Ракушкина. — Ему уж лет двадцать пять есть», — прикинула она и почувствовала, как на лицо накатило жаром.
А Хохряков, присев к Васе на лесенку, говорил:
— Ты послушай-ка, милый человек, у нас ведь стройка. Механизмы кругом. Вон гляди, бульдозер ходит, экскаватор землю роет. Того и гляди, пришибет тебя.
«Парень как парень, а он булькает ему, словно ребенку», — вдруг осердясь, подумала Наталья. Вася вытер слезы и посмотрел вокруг.
— Где? — спросил, всхлипнув.
— Что где? — растерялся Хохряков.
— Где машины-то ходят?
Хохряков крякнул смущенно, женщины из бухгалтерии горестно переглянулись, а у Натальи похолодело внутри, будто оборвалась тоненькая ниточка, через которую поступало к сердцу тепло.
Заварухин повернулся, чтоб уйти с крыльца.
— Определите его к нам кашеваром, — неожиданно для себя громко сказала Наталья. — Пусть идет на Ершик.
Ершик — это двенадцать километров трудного пути по неширокой дороге, которую пробивали, уминали, тянули сквозь тайгу. Ершик — это вода из ямки, процеженная сквозь платок, палатка с нарами в два яруса, «порося», коптилки… Ершик — это все сначала, это первый отдаленный прорабский пункт, заброшенный в тайгу. От него надо рубить трассу навстречу своим, а потом в другую, шурдинскую, сторону — к огромному болоту, улегшемуся на пятнадцати километрах.
Недавно на Ершике и палатки не было. Отработав смену, люди шли домой, оставляя на посту лишь притихший трактор, топоры да пилы. Шли долго, меся ногами оттаявшую землю. Дома, в поселке, от усталости не поевши, валились спать, а утром снова в дорогу, к этой таежной точечке, уже названной «разъездом Ершик».
Однажды бригадир сучкорубов Наталья Носова сказала прорабу:
— Ставьте палатку. А то не выдержат женщины, сбегут с трассы.
— Да, пожалуй, — почесал свои мохнатые брови Максим Петрович, опять уж повышенный в должности. — Поставим палатку. — И пошутил: — А то что за Ершик — зацепиться не за что!
— …Нам нужен кашевар, — повторила Наталья. — Женщины отказываются волочить на себе продукты, а потом сидеть у костра и варить похлебки… На трассе хотят работать.
Заварухин посмотрел на парня, который перестал плакать и теперь аккуратно складывал носовой платок, разглаживая его на колене. «Ступин не разрешил бы взять такого. Ни за что! Но в конце концов можно попробовать…»
— Можно взять, — услышал Заварухин за своей спиной. — Ведь кашу же варить, а не лес валить.
Взглянув на Петра Рослякова, ответил быстро:
— А я разве возражаю? По-моему, я ни слова не сказал.
Так Вася Ракушкин попал на Ершик, в комариное государство, в прорабство Максима Петровича. Оказался человеком услужливым, варил на костре немудреные таежные обеды и ужины, иногда уходил в тайгу и приносил женщинам-сучкорубам огромные букеты. Было странно видеть в молодой зелени чуть сморщенные красные ягоды шиповника и рябины, которых в тайге так много, что птицы за зиму не успевают оклевывать. И вот получалось такое чудо — зелень на ветках нынешняя, а ягоды прошлогодние.
Женщины ели эти ягоды: все-таки витамины.
Как-то Вася вернулся из похода, держа в руке большой свиток бересты. Скороспелый «туесок», дном которому служила Васина ладонь, был полон ягод.
— Вот, — сказал он, — много принес, ешьте теперь. — И рассмеялся по-ребячьи.
Наталья уставилась на него. Если бы не этот дурацкий смех… Ведь догадался же ладошку подставить, ведь сообразил же.
И опять оживала затаенная надежда: может, обижали его там, где он жил, смеялись над ним, не жалели, а здесь — в тайге, в тишине — отойдет Вася и станет человеком. Ну чего в нем ненормального? Мужик как мужик. Рогулину сам в тайге выбрал, приладил к костру — все правильно сделал. Обеды варит — не пересаливает. Смех вот только…