При людях Наталья держалась с ним строго, по-бригадирски покрикивала, просила сделать одно, сделать другое, но всякий раз только то, что он может исполнить в точности. Хотелось ей, чтобы все видели в Васе нормального человека.
Однажды Василий без причины засмеялся во время обеда при Ступине. Тот долго и подозрительно смотрел в спину Ракушкина, которого Наталья немедленно послала куда-то, хотел, видимо, спросить, откуда взялся такой на стройке, но Наталья хмуро заговорила:
— Нужен колодец. Сколько можно воду из лунок пить?
Сучкорубы и вальщики шумно поддержали ее, и Вася был забыт. Ступин пообещал послать на Ершик рабочих — колодец действительно нужен.
Женщины не догадывались о тайных надеждах Натальи, но не могли не заметить и перемены в ней. Знали ее злоязычной, ехидной, а теперь она вдруг подобрела. Как-то вернулась одна женщина из поселка, пожаловалась:
— Запил мой мужик на свободе. Не знаю, что и будет.
Раньше бы Наталья посмеялась только — мол, погоди, и не такого дождешься от своего мужика. А теперь — нет.
— Лучше тебе, Серафима, домой вернуться, — подумав, посоветовала она. — Там работай.
И та послушалась, ушла с Ершика в поселок. Ожидая для Васи добра от людей, Наталья сама стала к ним добрее.
И все проверяла, проверяла Васю…
Вот и сейчас, спасаясь у костра от комаров, испытующе смотрела на парня. Она спросила, кого ели паразиты, когда их, строителей, в тайге не было, и Вася ответил: медведей. Ведь правильно же сказал. Кого еще тут есть, когда за десятки километров кругом — ни души.
Ответил правильно, а рассмеялся опять по-своему.
— Вася!
Парень перестал мешать палкой в ведре.
— Почему ты смеешься так, Вася? — негромко спросила она.
Парень задумался.
— А как?
— Понимаешь, — она быстро привстала у костра на коленях, — понимаешь, по-глупому как-то, Вася, будто пацаненок ты маленький, а не мужик…
Притронулась к его руке и, глядя ему в глаза, сказала внушительно:
— А тебе ведь уже двадцать девять лет стукнуло, Вася. Ты только чуть помладше меня.
Снова села у костра, ослабила платок.
— Я ведь еще молодая, — сказала тихонько. — Мне всего тридцать два годика.
Вася слушал ее внимательно, на гладком безмятежном лбу пролегла неглубокая морщинка.
— Ага, молодая ты, — сказал и очень долго, в упор разглядывал ее.
Наталья задержала дыхание. От костра жаром полыхнуло на ее круглое, искусанное комарами лицо.
— Ну да хоть и не больно молодая, а все же и не перестарок, — благодарно глянула она в открытые светлые глаза парня.
Вася принялся мешать в ведре палкой. И снова лицо его стало серьезным, сосредоточенным.
— Ты не сказал, почему смеешься так…
— Как?
— Говорю ведь, как пацаненок, — чувствуя, что внутри опять все обрывается, глухо проговорила Наталья.
Вася скривил крупные губы, потом откинул голову, замотал ею и раскатился в детском смехе.
На его обнаженную, белую ниже воротника шею, прорвавшись сквозь дымовую завесу, присел комар. Наталья видела, как он укреплялся на длинных ногах, умащивался, а потом замер… Вот бока его стали надуваться, розоветь, алеть… Уже вот-вот разорвет ненасытную утробу от дурной Васькиной крови.
Наталья вскочила на ноги, сделала шаг и, размахнувшись, со всей силой ударила ладонью по запрокинутой, трепещущей от смеха белой шее.
И хотела уйти. Но вдруг увидела глаза Василия. Они смотрели удивленно, смятенно. Приоткрытые губы вздрагивали не то от недавнего смеха, не то готовые сложиться в плачущую гримасу.
Снова шагнула к нему, обхватила ладонями его полное лицо, вгляделась в испуганные ребячьи глаза, не замечая, как катятся и катятся у нее по щекам слезы.
— Вася, дурень ты мой, — качая головой, прошептала Наталья. — Ведь это же я комара на тебе убила!
И пошла от костра в тайгу, глухо постанывая, поохивая, как могут это делать только женщины от великого своего бабьего горя.
Комары стаей метнулись за ней.
Глава двадцатая
Хохряков сидел в своем кабинете и яростно хлопал ладонью то по лбу, то по затылку. Проклятое комарье! Новые стены в отделе кадров были густо «ушлепаны». Хохряков, приходя утром, расправлялся с паразитами, бил их газетами, папками, фуражкой. Только самодельная карта «Боевой и трудовой путь», перекочевавшая в новое здание, была как оазис на усеянной комариными трупами стене.