Хохряков достал из стола бутылку с мутноватой жидкостью, взболтал ее, сердито натер шею, руки, морщась, мазнул по лбу и под носом. Комары отлетели, и тогда Хохряков развернул газету.
Утром на вертолете прибыла почта. Оказывается, еще две недели назад в шурдинской городской газете была помещена корреспонденция о строителях железной дороги. В ней рассказывалось, как в тяжелейших условиях мужественные люди начали свое наступление на тайгу. Корреспондент Сопелкин (Хохряков вспомнил его, белобрысенького, остроглазого) очень красочно описал, как рыли первый колодец, валили на трассе первые деревья, укладывали первые метры слани…
С особым удовлетворением читал Хохряков абзацы, посвященные лучшему печнику строительного поезда Исламу Шарипову. Сопелкин называл Ислама «волшебником», «мастером своего дела». Здорово описал зимние морозы, которые пытались прорваться в тонкие щитовые домики, но тепло, идущее от новых печей, сложенных «быстрыми, умелыми» руками Ислама Шарипова, оберегало людей, согревало их в короткие часы отдыха.
Внизу под статьей — снимок на две колонки. Ислам Шарипов намазывает раствор на кирпич. Сбоку виднеется чья-то рука. Видимо, снимок оказался несколько великоват, и его обрезали. Хохряков был уверен, что это рука Галии — большая, сильная, она спокойно лежала на стенке печи, будто указывая Исламу место, куда нужно класть новый кирпич.
Хохряков наклеивал вырезку из газеты в альбом, когда в кабинет вошел Ислам Шарипов, сел, широко втянул ноздрями воздух и тут же громко чихнул: и в нос и в рот немедленно попали комары.
— Ай, сатана…
Прокашлявшись, Ислам возбужденно заговорил:
— Наш бабка помирать захотел. Уфа ему нада… Сыну.
Хохряков постукивал пальцами по столу, стараясь вникнуть в суть дела.
— Ну?
— Начальник трахтур не дает, вертолет не дает… Как бабка сыну ездить будет?
Хохряков тихонько крякнул, почесал за ухом, все еще не до конца разобравшись в ситуации.
— Ну? — опять спросил он.
— «Ну, ну»! — обиделся Ислам. — На твоя «ну» далеко уедешь?
И повторил, близко придвинувшись через стол к Хохрякову:
— Бабка наш помирать надумал. Сыну ему нада. Уфа.
— Так ведь у нас врач есть, — сказал Хохряков.
Ислам замахал руками.
— Галия привел врач, бабка гнал, ругался.
— А начальник тебе чего сказал?
У Ислама затрепетали ноздри, и Хохряков поспешно встал.
— Ну ладно, ладно. Пойду, схожу к нему сам.
Вернулся очень быстро. Сел, закурил, смущенно поглядывая на Шарипова.
— Ты у нас такой передовик, а в сложной ситуации не разобрался, — начал осторожно и, так как Ислам не отвечал, продолжил: — Отлично ведь знаешь, что каждое место в вертолете на вес золота, что сейчас это у нас единственный вид транспорта. И продукты на нем, и хлеб, и запчасти, и люди.
— А бабка наш не люди?
— Да не горячись ты. Знаешь ведь, что я так не думаю. А только вполне можно ей и в наших условиях вылечиться. Врач есть, лекарства имеются.
— Так ведь бабка помирать хочет! Дома! Уфа!
— Ну, братцы!
Хохряков отвел глаза. Что еще мог сказать он этому человеку, глубоко уверенному в своей правоте: бабка хочет умереть на родной земле, у сына. Разве мыслимо не выполнить последнюю волю старого человека?
— Ну ладно, — качнул головой Хохряков. — Обойдем Ступина. Сегодня Петр Росляков по делам в Шурду летит.
Ислам взглянул на Хохрякова с благодарностью, но без чувства какой-либо вины перед ним.
— Бабка сухонькая, весит немного, — вслух размышлял Хохряков.
— Сапсем пустяк! — радостно соглашался Ислам.
Он встал, чтобы уйти, но Хохряков задержал его.
— Посмотри-ка…
Ислам взял газетную вырезку. Сначала прочел заголовок «Разбуженная тайга», потом не торопясь статью. Остановился глазами на снимке. Долго разглядывал его, порозовел сквозь черноту загара, осклабился.
— Слушай, Ислам, а рука чья? — вспомнил Хохряков.
Ислам закачал головой, зацокал языком.
— Ай-ай, зачем так? Лучше сапсем не надо рука…
— В любом деле бывает промашка, — примирительно проговорил Хохряков. — Чья рука-то?
— Галия…
Хохряков провел от руки на снимке к узкому белому полю газеты аккуратную стрелку и написал: «Рука Галии Шариповой».
— Ликсеич, дай мне, — попросил Ислам.
— Возьми вон целую газету, а это я для альбома вырезал.
Ислам заторопился домой.
— Пойду, наш бабка покажу.