Три дня сидел в чулане Олежка Чураков. Еле нашли в поселке заржавевший замок, закрыли чулан для верности. Мать носила Олежке поесть, а поздним вечером, прислушиваясь, переводила в дом, закутывала с головой в одеяло и ложилась на койке с краю.
— Пойду скажу ему сам, — решил Василий Чураков. За эти дни он почернел, исхудал, будто вышел из больницы после тяжелого недуга.
— Погоди, Вася, не надо, — уговаривала жена. — Пусть отрезвеет Саня…
— Он долго не отрезвеет, — предсказала баба Лиза, и Чураков ушел к Праховым…
С той поры как на вулкане живет семья главного механика. В ночь-полночь может явиться Прахов.
— Помянем моего Кольку!
И Чураковы безропотно поднимаются. Надежда выставляет на клеенку все, что есть в доме, а сама загораживает, загораживает телом койку, на которой дрожащим клубочком под одеялом — Олежка.
Однажды Прахов пришел к ним в пасмурное октябрьское воскресенье и потребовал, чтобы главный механик отправился с ним на Колькину могилу. С трудом продирались они по размокшей от дождей тайге. Размыло следы бульдозера, только по смятому ломаному подлеску можно было угадать дорогу к Кольке.
Василий Чураков шел впереди, Прахов тяжело шагал за ним, постепенно трезвея. И словно боясь, что отрезвеет совсем, останавливался, доставал бутылку, делал несколько больших глотков.
Могила была обложена бурым мхом, сверху толстым слоем лежали кедровые ветки.
— Загородку надо сделать, — сказал Прахов.
— Сделаем, — глухо откликнулся Чураков.
— И чтоб звездочка покрашенная…
— Да, — кивнул Чураков.
— Сам выруби и сам покрась!
— Ладно, Саня…
— Я тебе не Саня!
Вернувшись из тайги, Прахов в сапогах свалился на кровать и до утра тяжело спал, а Чураков так и не сомкнул глаз.
В ноябрьский день они снова ходили на кладбище. Вершины деревьев гнулись от холодного ветра. Василий Чураков потом всю ночь натужно кашлял, а баба Лиза выбегала в сени, чтобы не слышно было зятю, как плачет она над его «незаслуженной бедой».
Пытались люди поговорить с Праховым — ведь суд не признал Чуракова виноватым: патроны ребята нашли не в доме, метились друг в дружку поочередно. Единственный заряженный патрон достался на Колькину долю, но мог обернуться смертью и для Олежки.
— В начальниках ходит Чураков, вот и отделался штрафом, — отвечал механик. — Если бы мой Колька убил его Олежку, мне бы припаяли!
— Ох, Александр, сам ведь не веришь тому, что несешь, — качали головами люди. И хоть вертелись на языке укоры и намеки — как вел он себя с родным сынишкой в последние годы, — высказать их не могли, понимали, что глушит Александр в себе эту тяжкую память.
— Почему моего? — кричал он как-то. — Вон у кого надо было! — указал на дом, возле которого до глаз укутанные в платки бегали ребятишки Шариповых.
Ислам, стоявший неподалеку, долго молча смотрел на Прахова. Вот на темных худых щеках заходили желваки, задрожали широкие ноздри.
— Сатана ты, — проговорил он тихо и пошел к дому. Люди видели, как одного за другим загнал четверых ребят в открытые двери. А в окно тревожно смотрела Галия. У груди ее лежал самый маленький, родившийся уже в этих краях.
— Пять пальцев на руке, любой укуси — больно, — расходясь, говорили женщины. — Правильно его Ислам одернул. Уж больно куражится Прахов.
А тот и вовсе нехорошо повел себя.
— Чураков мне ничего сделать не может, хоть и начальник мой. А я могу! Я скажу: принеси мне гаечный ключ, или скажу, замени ленту на пиле. Он принесет и заменит. Я теперь начальник над ним!
Иногда Прахов не выходил на работу, а на следующий день нахально смотрел на Чуракова — мол, давай-давай выговаривай мне за прогул. А? Молчишь? То-то!
И все чаще требовал:
— Пусть они уезжают отсюда. Чтоб не видеть мне их. А я никуда не поеду, у меня здесь Колькина могила.
Надежда стала просить мужа: уедем. И Василий Чураков почти решился. Но баба Лиза сказала:
— Ничего ты этим не достигнешь, Василий Макарыч. Ты уедешь, а беда с Праховым останется. Себя он казнит, а тебя уж по пути прихватывает.
«Эх, Саня, Саня… Надумал ты, видно, жить по-прежнему, по-хорошему, да опоздал со своими подарками. И вышло тебе не одно горе, а сразу два…»
Олежку учили не попадаться на глаза Прахову. Сама Елена просила об этом.
Вконец измученный мальчишка сказал однажды матери совсем по-взрослому:
— Уж лучше пусть убьет меня дядя Саня.
А Прахов будто забыл о нем, никогда не спрашивал, не искал. Бедные матери наконец успокоились. Но как-то увидел Прахов Олежку в окно. Мальчик шел по глубокой снежной тропе. Елена опомниться не успела, как Прахов выбежал на улицу.