…Январский план «горел». Машины отказывались работать на морозе. Чтобы завести их, требовалось несколько часов, рабочие уезжали на трассу с большим опозданием. Василий Чураков установил под навесом котел, который кипел круглосуточно. От котла отвел несколько патрубков. Продрогшие машины пристраивались к ним, и живительный горячий пар всю ночь отогревал их радиаторы. А ранним утром у навеса рокотали моторы, люди шумно рассаживались в кузовах, и машины везли их на трассу, на работу. Он же, Василий Чураков, съездил тогда за тридевять земель по бездорожью к газовикам и привез от них зимней смазки. Этот его тяжкий рейс обрадованные шоферы называли «рейсом дружбы»: газовики выручили строителей. Вытянул из прорыва январский план «необразованный» главный механик поезда Василий Чураков.
…И когда за ним закрылась дверь, еще одна горькая мысль обожгла Ступина. Все есть за его, ступинскими, плечами: работа, война, награды… А образования нет. Всего-навсего одноэтажное деревянное, изъеденное жучком училище, оконченное неведомо когда в маленьком городке Саратовской области. И никто не корит его за это.
Так как же он мог…
Однако на Рослякова эти чувства не распространялись. Ступин по-прежнему считал: рано ему в командиры (только теперь добавлял: успеет) — и вины перед ним не чувствовал. И все-таки снова задал себе вопрос, который и раньше приходил в голову: если бы Росляков не заболел, сумел бы Ступин, как намеревался, легко заменить его Бедрицким или Колечкиным?
И ответил: едва ли.
«Может, именно в нем, Рослякове, уже видят люди того «своего» командира, который им так нужен?» — вспомнил он разговор с Заварухиным.
И неожиданно непривычное чувство овладело Ступиным. Чувство, похожее на ревность, которую заподозрил в нем главный инженер Заварухин. Но ревность не к рабочей сметливости Петра — тут Ступин еще и сам силен, — а к чему-то совсем другому, что угадывал он в этом парне, чего не имел сам и в чем, видимо, нуждались люди.
— Иди чай пить! — рыкнула из кухни жена.
Он поднялся с койки.
— Казимир Петрович не простит тебе Станислава! — Жена почти швырнула на стол тарелку с плюшками. — И Марине ты всю жизнь испортил.
— Я?!
— Ты, ты!
— Передай своей Марине, — яростно прохрипел он, — что ее новоиспеченный «дипломированный» муженек тут только и знал что по бабам бегал.
И вдруг осекся, пораженный мыслью: за весь этот трудный вечер он ни разу не подумал о той девушке с Малайки…
Глава тридцать девятая
Весна расковала тайгу, сняла белые покрывала, провела первую зарядку — деревья по ее команде расправляли уставшие ветви, медленно поводили вершинами. Если и гнулись ветки, так под тяжестью токующих глухарей, которые, как огромные плоды, виднелись на елях, соснах, кедрах.
Опять на проталинах голубели медуницы, прятались неприметные прозрачные подснежники. Серебристый звон стоял утрами, когда строители выходили из палаток, — ломались замерзшие за ночь лужицы. Падали и рассыпались вдребезги сосульки…
Уже больше месяца Петр на передовой в тайге. Малыгин, сообщив о его восстановлении в должности заместителя начальника поезда, сказал:
— Кроме того, мы решили закрепить за вами новый северный участок трассы. Видимо, там и будет пока главное ваше житье.
Определил задачи, сообщил, какая выделена техника.
— Подумайте и скажите, что потребуется еще.
Вспомнив ночную «растаску» на болоте, Петр назвал марку мощного тягача.
Малыгин с любопытством посмотрел на него.
— Вы меня, часом, не за нефтяника приняли?
— А почему нам не дают таких машин? — спросил один из прорабов.
Малыгин развел руками:
— Ну нет у нас таких тягачей, товарищи. Нет и нет. И нечего впустую об этом разговаривать.
— Тогда так, — сказал Петр. — Прошу два трактора забрать обратно, их надо ставить на ремонт. А взамен дать четыре.
Все рассмеялись.
— Тогда два новых, — убавил Петр.
Колечкина на планерке уже не было. Он отбыл в Горноуральск еще вчера. Вполне возможно, что спал в кабине одного из грузовиков, «растаской» которых занимался на болоте Петр. Колечкин требовал написать в трудовой книжке: «Уволен по собственному желанию». Не вышло. Записали ту статью, по которой уволили.
Ступин на планерке молчал. Петру было известно, что на состоявшемся заседании парткома его серьезно предупредили.
Несколько дней перегоняли машины на новый участок. Назвали его Медвежий — очень глухой была здесь тайга. Установили палатки. И все пошло, как когда-то в Кедровом, затем на Ершике и на Малайке…