Ей нравились эти частые остановки. Пока Петр и отец возились с мотором, она выскакивала на берег, бродила по полянам, заросшим душистым лабазником, или прямо из лодки, опустив голову, наблюдала, что делается в воде. Вот увидела в крошечном омутке множество маленьких козявок серебристо-синего цвета. Они метались по воде взад и вперед, обгоняли друг друга, встречались, но ни разу не столкнулись, будто в том и заключалась их игра. Среди них по прямой, солидно растопырив длинные лапки, рывками передвигались какие-то пауки. Они были сами по себе, на козявок не обращали внимания, в игре не участвовали. Вдруг одна озорная козявка, будто ненароком, на мгновение изменила курс и вскочила пауку на спину. Он окунулся с головой, рассердился, ухватился лапками за травинку, вполз на нее, распластался и притих — решил посушиться на солнышке.
Наверно, это было безрассудно, вот так плыть и плыть вверх по реке. Пора бы подумать и о возвращении. Гвоздей на шпонки оставалось совсем мало, запасы бензина невелики, да и продуктов взяли немного. Сначала не думали забираться в тайгу так далеко, хотели только опробовать мотор и лодку, прокатиться, отдохнуть. Но во время одной остановки Фаинка вытащила из камыша какой-то странный предмет — не то ложку, не то поварешку. Петр долго рассматривал его. Это был самодельный половник с резной ручкой, потемневший от времени и от воды.
И уже ничего нельзя было сделать с Петром.
— Едем дальше!
Он рассказал, что есть тут недалеко маленькое селение, живут в нем староверы. Слышал о них от геологов и давно уже собирался побывать там.
— А если бензину не хватит? — усомнился Глазырин. — Как обратно поедем?
— В крайнем случае доберемся на веслах, по течению.
Глазырин кивнув. И правда, любопытно узнать, что там за люди.
Речка выгибалась, петляла. Солнце то било в лицо, то грело спину. Когда в лицо — значит, ехали вперед, а когда в спину — катили обратно.
Глазырину хотелось утятины. Тяжелые птицы словно дразнили — то и дело поднимались из прибрежных кустов, переплывали речку. Петр заявил, что охота на уток сейчас запрещена и разговора насчет «покушать дикого мясца» быть не может. Однажды, вспугнутая мотором, поднялась целая стая уток.
Глазырин схватил ружье, взятое Петром на всякий случай, но Фаинка с неожиданной силой выдернула его из рук.
— Да ведь тайга тут нехоженая! — сердито закричал Глазырин. — Кто тут чего соблюдает?
Ему не ответили.
Солнце быстро шло вниз. Петр начал волноваться: далеко то селение или близко? Из-за частых остановок он не мог сообразить, сколько они проехали: много или мало. Чувствовал, что, наверно, придется заночевать в тайге.
На завале опять срезало шпонку, и Глазырин сказал хмуро:
— Три гвоздя осталось.
Лодка замерла у берега, под огромным густым кедром.
— Давайте переночуем здесь, — бодро предложил Петр и посмотрел на Фаинку.
Она сидела, чуть нахохлившись. К вечеру на воде стало прохладно. Фаинка явно замерзла. Какой прок от сырого брезентового плаща, в который она куталась. От него только холод.
Петру стало невыносимо жаль ее.
Глазырин, кряхтя, полез на берег и скрылся за толстым стволом кедра. Девушка приподнялась, молча сбросила с себя плащ, осторожно шагнула по мокрому дну лодки.
— Подожди, Фаинка!
Петр обошел ее, выскочил в прибрежную траву.
— Иди ко мне!
Она прижалась влажным от брызг лицом к его горячей шее.
Он так и стоял, не опуская ее на землю, как тогда, в длинном коридоре путейского общежития, и думал: на кой ляд сдались ему эти староверы, куда он тащит ее, такую маленькую, хрупкую, замерзшую? Он исходил нежностью к ней, шептал какие-то ласковые слова, обещал развести костер на всю тайгу, согреть ее, накормить и уложить спать. Обещал поймать медведя и привести к ней на том зеленом поводке, который она сплела взамен ремня из прутиков и осота. А те три гвоздя он лучше использует для строительства дворца в лесу или в крайнем случае шалаша для нее…
Фаинка тихо смеялась, все глубже зарываясь лицом под его пиджак, под рубашку, добираясь до теплой груди, в которой громко колотилось сердце.
— Ты не сердишься, что из-за этих чертовых шпонок и завалов я почти не смотрел на тебя всю дорогу?
— Уже не сержусь…
— Но сердилась?
— Не то чтоб сердилась…
— Но обижалась!
— Чуть-чуть…
— Ты думала: вот какой балбес, приехал из Медвежьего и сразу прилип к своей осиновой лодке!
— Мы же едем вместе.
— Вот только скажи слово — и не поедем ни к каким староверам!