— Не женатые они еще, — вмешался Глазырин, но бабка не слышала и теперь гладила Петра.
— На вон-те, на вон-те… Раскрасавец какой паренечек, — водила ладонями по упругой загорелой шее, оглаживала крепкие плечи, грудь, застегнула пуговку на рубашке… — На вон-те, на вон-те… Какие люди мне достались!
Петр сидел весь красный, не знал, как избавиться от старушечьей ласки, боялся, что еще чего-нибудь скажет бабка.
И как в воду глядел.
— Спать ко мне идите, под полог, а я к Соломее уползу с клюшечкой, — снова закричала та. — На всем свете одни будете, избеночка моя эвон куды от других отбежала!
Глазырин сердито шагнул к старухе, оттянул ее платок, крикнул в ухо:
— Не женатые они! Поняла? — И отошел, тихонько поругиваясь: — Еще староверкой числится, бесстыжая!..
— На вон-те, на вон-те! Женишок с невестой! — заприговаривала бабка. — Кем робишь? Начальником?
Петр пожал плечами.
— Вроде бы…
— Кем? Кем?
— Начальником! — крикнул Петр и смущенно покосился на Фаинку.
— Сколь получаешь?
— Хорошо получаю!
Петр резко встал, чтобы закончить это «интервью». Но бабка ухватила его за рукав, потянула за сарайчик.
— Кругом-то есть ли кто? — прокричала, безрезультатно озираясь.
Петр огляделся. Кроме Фаинки и Глазырина, во дворе никого не было.
— Нет никого! — прокричал он.
— Галактифон-от, охотник, лучшие покосы себе забрал, — склонившись к Петру, орала бабка. — Царь-воевода он у нас. Весной вспашет людям огородик, а потом они круглый год ему отрабатывают. Картошку роют, капусту солят, в конюшнях чистют…
Она выкричала Петру свои печали, уговаривая:
— Только ты Галактифону-то не скажи. Убьет он меня. Я вот эк-ту молчу, молчу, сказать-то некому…
Петр встревожился, увидев в одном из дворов мужчину. Может, это и есть Галактифон, а бабка кричит на всю деревню.
— Ладно, ладно, понял я, — громким шепотом ответил он и подумал, что не так-то просто здесь все. По сути дела, налицо конфликты старой деревни — кулачок Галактифон и крестьяне, которых он эксплуатирует.
Они еле ушли от бабушки Пелагеи. Она хватала их за руки, плакала беззвучно, прикрывая платком впалый рот.
— Одна я, Петенька, как перстик, одна… Только вон клушка Анисья да кошка Машка…
— А зимой как? — кричал расстроенный Петр.
— Соломея берет к себе. Да в тягость я. Отец у нее, Фиогней.
— Кем кормишься, бабушка?
— Иларион, спаси его господи, всех нас кормит. Случись с ним беда, и мы помрем друг за дружкой…
— Почему из колхоза убежали? — с досадой пытал ее Петр. — Там старики живут, в ус не дуют, пенсию получают.
Бабка перестала плакать. Вытерла под очками глаза.
— Давно уж это, соколик, забыла.
Вместо матерых староверов, которые, как он опасался, будут «затягивать в свои сети» молодежь со стройки, Петр увидел дряхлых стариков, обокравших себя, проживших без пользы, без людей, без радости.
— Увезем тебя с собой!.. — решительно предложил он бабке Пелагее.
Та испуганно затопталась у калитки.
— Нет уж, миленький, нет, голубчик мой…
— Все равно не поехала бы, — сказал Иларион, провожая на другой день гостей. — Боятся, парень, в миру жить. Одичали, отвыкли.
— Что же делать? — спросил Петр.
— А так уж… пока не помрут.
— А ты, Иларион? Ведь тебе же хочется на стройку.
Тот вздохнул.
— Галактифон в ваш леспромхоз нанимается, переезжать надумал, избу там рубит…
— А ты?
Иларион тоскливо оглядел серенькие домишки, разбросанные на высокой лесной поляне.
— А мне, девка, нельзя пока. Куда их?
Они уже сидели в лодке, когда увидели, как по тропке осторожно спускаются старики. Только Пуда Иваныча и бабушки Пелагеи не было среди них: не одолеть им эту горку.
— Попрощаться захотели, — сказал охотник.
— Иларион, — горячо просил Петр. — Будешь на стройке, разыщи нас. Мы бабушке Пелагее кое-что посылать можем.
— Ладно, — пообещал тот. — Девка же моя в вашей школе учится. Бываю.
Старики стояли темной кучкой недалеко от берега. Петр махнул им рукой, завел мотор, лодка рванулась от маленького причала, а старики все стояли неподвижной кучкой, смотрели вслед лодке, пока она не скрылась за поворотом.
«Вот дурни, вот дурни!» — с горечью думал Петр. Чувствовал, что бессилен, что не знает, как помочь им, сами бегут они от помощи.
На одной из стоянок Глазырин негромко сказал Петру: