— Ты вот тогда… в передний путь… намекнул мне насчет Пролетарской, 16. Думаешь, так просто бросить все и уехать?
Видимо, это было плодом его раздумий.
— Вы с теми стариками себя сравниваете? — уточнил Петр.
— Зачем? Хоть с тобой. Давай вот брось все да и поезжай на другое место.
— Куда? — заинтересовался Петр.
— А хоть на Пролетарскую, 16, — прищурился Глазырин.
Петр расхохотался, но быстро умолк, внимательно вглядываясь в собеседника.
— Сравнение ваше ни в какие ворота не лезет, — внушительно проговорил он. — Вы только чуточку поразмыслите, — поднял вверх палец, — чего оставляете вы, уходя с Пролетарской, 16, и чего бы оставил я, уйдя из поезда, со стройки.
И невольно перенесся мысленно в Медвежий, на лесную вырубку, и первозданная тишина, которая его сейчас окружала, нарушилась: ворвались рокот машин, звон пил, стук топоров…
«А я плаваю тут, по гостям разъезжаю!»
Он сердито взглянул на Глазырина. Тот, хмурясь, подправлял сучья в костре. Фаинка спала под кедром.
Через два дня Петр был уже в Медвежьем, а через неделю Глазырин сказал Фаинке:
— Ну, погостевал у вас, и хватит. Домой пора.
— Как?!
Глазырин не стал смотреть в лицо дочери, вытащил из-под койки большой мешок с молодыми, еще не набравшими ядреной крепости шишками, отсыпал из него в угол. Снял с полки пакет с сушеными белыми грибами, отсыпал из него в пустую кастрюлю.
Потрясенная девушка стояла, не говоря ни слова.
— Уж больно вы тут все шустры, — натягивая сапоги, глухо проговорил Глазырин. — Можно, конечно, так-то, когда ни кола ни двора…
— А у тебя там что, что у тебя там? — прошептала Фаинка.
Глазырин поднялся, с обидой посмотрел на нее.
— Руки мои там, дочка, — потряс большими кистями, — во всем мои руки: в дому, во дворе, в огороде…
— А у них — не руки?!
Фаинка шагнула к окну, дернула занавеску, тонкая нитка оборвалась, шторка скатилась на пол.
— Вот так и живете, — усмехнулся Глазырин. — Все на живульку.
— Ты за окно посмотри! На поселок, на трассу! Бессовестный! — крикнула Фаинка и, упав на кровать, разрыдалась с горьким отчаянием.
Глава сорок пятая
В конторе, несмотря на выходной, людно. Даже экспедитор с вертолетной площадки здесь — приколачивает в коридоре какую-то схему.
Основной шум идет из кабинета Ступина — два плотника срочно набивают панели из светло-зеленого линкруста. Ступин тут же. Придирчиво смотрит, ровно ли намечена линия, то и дело дает указания Шуре:
— Отскобли пятно с полу, видишь? Окна красили — наляпали… Портреты хорошенько вытри, сегодня мы повесим обратно.
Бухгалтерия чистит свои столы, рвет ненужные бумажки. Елена Прахова, повязанная платком, в фартуке, протирает газетами оконные стекла.
Оживленно в производственном отделе.
— Где папка? — шумит Бердадыш, роясь в бумагах, наваленных на столе. — Сколько раз говорю, не прячьте папку! Вчера смотрю — обратно нет папки! Где папка? Э, думаю, ладно! Нет — не надо. Завтра найдется. А пути начальства неисповедимы. Я домой, а «сам» на порог: дай, говорит, мне папку с расчетами по вокзалу. А я где возьму? Нету!
— Вот она, — молодой специалист — рыженькая — вынимает папку из стола начальника.
— Так ведь в столе! — шумит Бердадыш. — А я на столе ищу!
Поддавшись горячке, охватившей всю контору, подозрительно осмотрел свои шкафы и Хохряков. Но там было все в порядке: «личные дела» стояли на полках, плотно прижавшись друг к другу. Хохряков только сплюснул и подложил под ножку дубового стола-ветерана другую спичечную коробку.
Тихо было лишь в кабинете главного инженера Заварухина.
…Всю последнюю неделю он находился на Ершике. Там готовились принимать из-за болота материалы для сборки звеньев — рельсы, шпалы, накладки, костыли… Уже сделан маленький тупичок — первые метры пути в тайге; поставлена «жэска», прожектора освещают два вагончика и четыре палатки. Ершик основательно не строится: здесь будет временная звеносборочная база, а когда путь дойдет до поселка Кедрового, база перекочует туда.
Но сейчас этот временный пункт в лучшем положении: обогнав железную дорогу, пока еще не прочно уложенную по серой асбестовой тропе, в Ершик пришагали-таки телеграфные столбы, и крошечный зеленый вагончик, к которому сбежались провода, звенел и звенел приветами из Шурды и Горноуральска.
— Ну что слышно? Когда приедут? — кричал в трубку Заварухин, и близкий голос Гурьянова отвечал:
— Ничего не известно, Валерий Николаевич. В тресте тоже не знают.