Клавдия уже все рассказала Наталье.
— Наконец-то образумилась. Я тебе сколько говорила: «Учись, Кланька, учись…»
— И сейчас, как видишь, еду не от своего ума, — усмехнулась Клавдия и добавила задумчиво: — Петр Росляков какой стал… Хоть влюбляйся в него.
Лицо Натальи Носовой мгновенно ожесточилось.
Клавдия, все поняв, сморщилась:
— Да не бойся ты, не бойся. Господи! Пошутить нельзя. — И посмотрела на подругу с настоящей обидой: — За кого уж ты меня принимаешь?
Наталья сказала негромко:
— Может, в Омске найдешь свое счастье и приедешь в поезд не одна.
— И думать про это не хочу!
— А ты не зарекайся…
Клавдия встала, отошла к окну. Обернулась.
— Скажи, какую бумажку тогда положил Петр в стол? Помнишь, когда я пришла к нему? — И поспешно заверила: — Не ради интереса спрашиваю, а хочу, чтобы перед разлукой у нас с тобой все как раньше было.
— Да тут, Кланя, большого секрета нет, — сразу откликнулась Наталья, сама натосковавшаяся по прежней дружбе. — Просила я Петю, чтоб написал к Москву тому профессору, который Васю осматривал. Адрес клиники принесла.
— А что определил профессор?
— В том-то и дело, что ничего толком не сказал. Операцию, говорит, делать пока нельзя. Таблетки выписал… Вот я и подумала, что, может, он Пете как начальнику побольше напишет.
Клавдия сказала:
— Я тут как-то подсела в столовой к Васе, так мы с ним хорошо поразговаривали!
Наталья недоверчиво взглянула на нее.
— Мне кажется, Наташа, таблетки помогли Васе.
— Да так-то он иной раз хорошо соображает, — оживилась Наталья, — а только смех этот… все равно есть у него.
— Ох, Наташка, пусть уж лучше смеется, чем плачет! — воскликнула Клавдия.
Она пошла проводить подругу. Над поселком плыла луна, шумели на ветру вершины кедров. Наталья отметила про себя: Клавдия прошла мимо окон Заварухина, даже не взглянула на них. Вроде и не вспомнила.
Они обнялись у дверей общежития.
Клавдия осталась одна. И чувство тревоги, с которым она жила в эти дни, усилилось. Вдруг стало так не по себе, что захотелось постучать к Наталье в окошко, снова вызвать ее. Клавдия подошла к окну, но удержала себя: «Да что это я, в самом деле… Пойду лягу сейчас, и все пройдет…»
Но пошла не домой, а по главной улочке поселка, которую строители шутя называли «проспектом». Луна освещала щитовые домики, маленькие «выстраданные» огороды возле них, длинные поленницы. На этой же улочке стояли контора и клуб, больница и школа. А чуть в стороне — столовая, где Клавдия еще сегодня давала последние наставления Марусе Плетневой. «На той стороне трассы дома двухэтажные, магазины красивые, а здесь у нас все равно милее, — думала Клавдия, — все обжитое, знакомое. Жалко расставаться».
Этим и объяснила непонятную тревогу, хотя тут же вспомнилось, что оставляла в своей жизни не один такой поселок, а тяжести на сердце не было. Наоборот, ей всегда нравилась предотъездная суматоха, интересно было думать, что ждет впереди, как там будет на новом месте.
Даже отъезд из Айкашета, несмотря на неприятности, казался сейчас Клавдии более легким, чем нынешний ее отъезд из Кедрового.
«Проспект» кончился. Завершал его совсем новый колодец, в котором, по единодушному мнению строителей, оказалась самая вкусная вода. Кое-кто не ленился приходить за ней с другого конца поселка. Жалели люди, что не догадались «копнуть» в этом месте пораньше.
Клавдия опустила бадью, вытащила ее, полную, и напилась.
«В последний разочек!»
И направилась обратно, вглядываясь в темные окна. Шла и называла имена тех, кто отдыхал сейчас за тонкими стенами домов-времянок. Настюра… Федор… Ислам… Галия… Максим Петрович… Елена Прахова… Александр…
«Господи! Ни с кем толком не попрощалась. А ведь они остаются, а я уезжаю. Одна! В первый раз одна, без них еду!»
Клавдия закрутилась на дощатом тротуаре, выискивая хоть одно светлое окошко. Любое! Увидела вдалеке и быстро пошла на этот огонек…
Фаинка разбирала постель. Стояла возле койки в ситцевой ночной рубашечке. Влажные волосы были закручены в большой жгут и уложены на затылке. На полу, возле горячей печки, высыхало пятно от расплесканной воды.
— Мылась? А я проститься зашла. Извини, что поздно так.
— Да что ты! Я же не спала! Садись, Клава!
— Петр на трассе, на том стыке?