— Да у меня же тут пять картофелин, две луковицы и хлеб с маслом!
Дядя Федя рассмеялся:
— Ну, брат, в Тулу со своим самоваром. Танька ты Танька, — вздохнул он и стал убирать со стола посуду.
Тут я опять спохватилась.
— Вчера ты ужин готовил, а сегодня завтрак! Все сам, все сам!
— Ну и что? — усмехнулся дядя Федя. — Я уж теперь, видно, домохозяйкой буду, а ты электромонтером поездным. Недосуг тебе… и так и далее…
Мне стало неловко. Я не могла понять — с обидой он это сказал или нет? Вчера, например, я надумала прибираться в ящике с инструментами, и дяде Феде пришлось выйти в коридор, чтоб не мешать мне.
— Дядя Федечка, ты не обижаешься на меня? — взяв у него из рук грязную посуду, ласково спросила я.
— А что мне на тебя обижаться? Никакого худа ты не делаешь.
— Нет, правда, дядя Федя?
— Ладно, иди, с чего взяла? — он повернул меня за плечи и тихонько вытолкнул в коридор.
В этот день мы с ним долго беседовали.
— Вот ты спрашиваешь, почему я не учил тебя в ту поездку? — смотря в окно, задумчиво говорил дядя Федя.
— Да, почему? — с интересом спросила я.
Дядя Федя потер ладонью подбородок, усмехнулся.
— Да потому, что никакого проку от учения не было бы, — заявил он.
Я удивилась.
— Все для тебя в новинку было, — вразумительно разъяснял дядя Федя. — В окошке все чередой идет. Люди в вагон все новые лезут. Одни приехали, другие поехали. На одной станции то, на другой се… и так и далее… — Он помолчал. — Вот ты и глядела на все это. Да и любой на твоем месте. К обстановке нашей поездной попривыкнуть надо. Особенная она.
И вдруг добавил смущенно:
— Ну и… понежить тебя хотел. Пусть, думаю, а то…
Закурил папиросу, пересел к дверям.
— А дело наше монтерское не такое уж мудреное, — продолжил, выпустив дым в коридор. — Конечно, смекалка нужна, проворство, — вздохнул он. — Ну, смекалка у тебя, вижу, есть, проворство уж и вовсе. На верхнюю-то полку, как белка, тогда взлетела, — качнув головой, вспомнил он.
— На щитке я еще не все понимаю, — честно призналась я.
— Разберешься, не все сразу. Чего тут мудреного?.. Ну, вот, скажем, вольтметр…
послышалось из нашего репродуктора.
В эту поездку я совсем забыла про Витьку. Я не видела его с тех пор, как мы встретились на субботнике. И он к нам в купе не заходил. Стыдился, конечно, того, что произошло в отстойном парке.
— Новую пластинку заимел, — сказал дядя Федя. — Не было такой, — и, взглянув на меня, добавил лукаво: — Имя-то подходящее подобрал — Таня, Татьяна… и так и далее…
— Это он не подобрал, — смутившись, ответила я. — Это пластинка такая есть.
— Вот я и говорю, — сказал дядя Федя.
18.
На небольшой станции, где остановился наш поезд, стоял длинный состав с углем. Прохаживаясь возле динамо-машины, я видела, как наши проводники полезли на него и стали сбрасывать большие черные комья. Упав на подмерзшую землю, уголь глухо стукал, раскалывался на части.
Тамара выскочила позднее других и тоже хотела лезть, но длинные полы шинели мешали. Она сердито сбросила ее и увидела меня.
— Слушай, лезь наверх, скинь угля, — сказала торопливо, — а я таскать буду.
Заметив, что я мешкаю, крикнула:
— Да скорее! Не успеем ведь.
Я бросилась к вагону, быстро взобралась на него, и вот уже полетел вниз черный с искринками уголь. Я кидала его Тамаре, а она складывала в мешок и таскала в тамбур.
— Хватит! — скомандовала она.
Я посмотрела на соседние вагоны. Наши проводницы уже слезли с них и поспешно собирали уголь.
Я тоже спустилась. Как только очутилась на земле, пришла в себя. И вдруг рассердилась на Тамару:
— Зачем ты заставила меня скидывать чужой уголь?
Тамара только усмехнулась из тамбура.
— Давай иди в вагон, уже отправление дали, — сказала она и стала вываливать черные комья в ящик возле топки.
В купе дядя Федя посмотрел на мои грязные руки, на рассерженное лицо и спросил:
— Уголь, что ли, добывала?
— А разве можно воровать его с чужих вагонов? — ответила я вопросом.
Дядя Федя покашлял в ладонь, вздохнул:
— Оно, конечно, вроде бы и нельзя, — сказал он. — А только и девок винить не приходится. Видишь, как холодно. А угля им дали чуть-чуть. Пассажиры ругаются — и так и далее…
— А как же разрешают?