— Да не больно и разрешают. Видно, никого не было. А иной раз и увидят, да отвернутся. Что тут будешь делать? Людям ведь холодно.
Я пошла вымыть руки. Может, правда, для людей можно? В вагонах действительно холодно. Из туалетной навстречу мне вышла женщина с малышом, и я совсем успокоилась: пусть ему будет тепло.
— Скоро хорошая станция, — сказал дядя Федя, доставая из ниши мешок. — Картошки надо купить.
— Сколько минут стоим?
— Десять.
Я решила: раз большая станция, пойду на ту сторону караулить ремень.
Так и сделала. Ко мне сразу подбежала женщина с ведром чудесной крупной картошки.
— Надо? — шепнула она.
— Мне дядя Федя купит, — любуясь гладкими картофелинами, сказала я, и женщина нырнула под вагон.
Я ходила вдоль поезда по безлюдной стороне перрона и прислушивалась к многоголосому шуму, доносящемуся из-за состава.
«Большой базар», — подумала я и хотела пойти взглянуть на него, но мое внимание привлек человек, вылезавший из-под соседнего вагона. Он направился в мою сторону, но тут же остановился.
«Может, думал, что никто не караулит ремень и хотел срезать?» — пронеслось в голове, но сразу стало неловко от этого подозрения: человек был совсем пожилой, почти старик. Под мышкой у него торчал пустой мешок.
Не дойдя до меня, он присел на бревна и стал вынимать из кармана смятые деньги и пересчитывать их.
«Картошку продал», — догадалась я.
Паровоз дал гудок. Я вошла в тамбур. Тамара торопливо выскочила из вагона и высунула в дверь руку с желтым свернутым флажком.
— А что это Клавы не видно? — миролюбиво обратилась я к ней.
— Спит в Маруськином вагоне, — по-хорошему ответила Тамара. — Ей в ночь заступать.
Мне было приятно, что отношения наши с Тамарой наладились, и я не торопилась уходить. Проплыли последние строения станции, а мы все стояли у открытых дверей.
— Сейчас натоплю вагон, — сказала Тамара и пошла к топке. Настроение у нее было хорошее.
Дядя Федя тоже был доволен.
— Картошки купил два ведра, — кивнул он на мешок. — Сеструхе твоей дадим. Перебивается, поди, тоже. Сколько ей годков-то?
В последний раз я видела сестру очень-очень давно. Еще был жив папа. Наташа приезжала к нам на каникулы, потому что никого у нее, кроме нас, не было. Мама умерла, когда она была совсем маленькой, а через несколько лет умер и отец — родной брат моего папы. У Наташи была большая светлая коса и выпуклые близорукие глаза. Когда она читала, то низко и как-то боком склонялась над страницей и пальцами пощипывала ноздрю.
— Наташка, нос! — шутливо щелкал ее по руке папа, и она какое-то время читала, не трогая носа, но потом забывалась, и снова рука ее тянулась к лицу.
Наташа очень любила моего папу. Мне было тогда лет восемь, а ей около двадцати. Значит, сейчас ей двадцать восемь примерно.
— Замужняя? — поинтересовался дядя Федя.
— Не знаю… — неуверенно сказала я.
Когда папа умер, Наташа перестала к нам приезжать, хотя мама всегда ее приглашала. Она написала, что не хочет быть в тягость, потому что маме и так трудно воспитывать двоих детей. Тогда мама однажды сама съездила во время отпуска на Украину, где Наташа начала учительствовать в сельской школе. Вернулась успокоенная.
— Наташа хорошо устроилась, увлечена своим делом, — сообщила она нам.
Иногда сестра присылала в письмах фотографии. То она в кругу ребятишек, своих учеников, то одна на полянке.
— Мы все вместе съездим к ней, — обещала нам с Борькой мама.
Но дорога стоила недешево, и поездка откладывалась.
А года три назад письма стали приходить из Москвы. Мама сказала, что, видимо, Наташа вышла замуж, хотя ничего определенного из писем понять было нельзя. Сестра вообще довольно скрытная, замкнутая. Мама говорила, что у нее такой характер от нелегкой жизни.
Это все, что я знала о моей двоюродной сестре. В последнее время мы с ней изредка переписывались.
— Ну, вот, дадим ей картошки… и так и далее, — заключил разговор дядя Федя.
Под вечер он ушел покурить к поездному вагонному мастеру, а я стала готовить ужин. Начистила картошки, в раскаленную топку бросила железные пластины и, пока они нагревались, зашла к Тамаре. Она отодвинулась к окну, и я села, волнуясь, потому что это было совсем новое в наших отношениях.
— С кем ты живешь? — тоже немного смущенно проговорила Тамара.
— С братом.
— А родителей нет?
— Нет.
Тамара задумалась, глядя в окно.
— Ты давно проводницей работаешь? — спросила я, чтоб поддержать разговор.
— Три года.