— Пожила четыре года — его паровозом зарезало. Два года повдовела — за другого вышла, а через год его на охоте застрелили. Ох, ну надо же! — горестно воскликнул женский голос, и послышалось глухое всхлипывание.
— Ну, ты… успокойся, не надо… и так и далее…
— Да ты послушай, что дальше-то было! — с хлипом вырвалось у женщины, и я поняла, что это Антонина Семеновна. — А дальше-то вот что было. Повдовела я опять, а тут на нашу станцию поступил слесарем один парень хороший. Ему бы и не такую надо, как я, получше, помоложе мог бы найти — мы с ним одногодки оказались, а только полюбил меня и никакую другую ему не надо. Поженились мы…
В купе приоткрылась дверь, видимо, заглянул кто-то.
— Чего тебе, Клава? — спросила Антонина Семеновна.
— Да я так… я думала…
— Ну-ну, — неопределенно сказала Антонина Семеновна и после короткого молчания заговорила снова:
— Слышь-ко, Клава, все забываю тебя спросить… Как ее… эта самая… попадья-то приехала?
— Не попадья ведь, Антонина Семеновна, а Вера…
— О-о, вспомнила — Вера… Так приехала ли?
Я не почувствовала в ее голосе никакой насмешки.
— Нет еще, — вздохнула Клава.
— Ну-ну, — снова произнесла Антонина Семеновна.
Дверь закрылась.
— Вот тоже… Хорошая баба, а вся жизнь из-за одного подлеца комом пошла. Не холостая, не женатая.
— Ну, значит, поженились вы… и так и далее… — напомнил дядя Федя.
— Как в сказке прожила три года, — вздохнув, продолжала женщина. — А тут — война. Призвали его на третьи сутки, ушел да и погиб в самом первом бою… Надо же! — с горьким удивлением воскликнула она.
Потом что-то звякнуло, забулькало.
— Подожди, Антонина, хватит, — негромко сказал дядя Федя. — Выпила, и хватит.
— Чего ты меня ограничиваешь? — усмехнулась женщина. — Я сегодня уже, знаешь, сколько пила?
— Вот об этом я хотел поговорить с тобой, Тоня. Напрасно ты так себя забросила, крест поставила… и так и далее… Ты молодая, статная, красивая…
— Хо! — насмешливо-горько вырвалось у женщины.
— Да что это ты, Антонина? — рассердился дядя Федя. — Отчего это ты уж так изверилась? Ну, беда была…
— И не одна была, — в тон ему вставила Антонина Семеновна.
— Ну и не одна, так что? Теперь, выходит, надо пустить свою жизнь под наклон? Пускай катится… и так и далее? — Не-ет, — передохнув немного, продолжал дядя Федя. — Неладно ты живешь, Антонина.
— Война спишет!
— Вот в этом у тебя ошибка, — серьезно проговорил дядя Федя. — И не только у тебя. Не спишется, а спросится все потом. Как ты жил в эти годы, какую свою долю в эту битву положил.
— Какая уж моя доля! — насмешливо воскликнула Антонина Семеновна.
— Опять неправильно думаешь, — горячо возразил дядя Федя. — Ну, ладно, не воюем мы на фронте, а только и без нас никуда. Живых людей возим. Ты им удобства какие-никакие создаешь, я свет даю. Вот только скажи ты своим проводникам, пускай они ругаться забудут. Та же Тамарка иной раз на посадке орет на людей, как собака цепная. И у других это есть.
Антонина Семеновна молчала.
— Ох, Тоня, как человеку доброе слово нужно, особенно сейчас, когда почти каждый горе свое с собой везет!
У меня онемела рука, но я боялась пошевелиться.
— И про это еще… тоже приостереги Тамарку, — строго продолжал дядя Федя. — Никакой меры она не знает… и так и далее.
— А как ее угадать, меру-то, Федор? — не сразу, хрипло проговорила Антонина Семеновна, и дядя Федя откашлялся.
Я тоже чуть не кашлянула, еле удержалась, судорожно сглотнув слюну.
— Вот и тебе, Тоня, скажу. Видеть не видел, а догадываюсь — по крупному ворочаешь. Ох, Тоня, нехорошо, и не надо этого!
Помолчав, продолжал:
— Может, на оперативника надеешься, дружбу с ним, вижу, завела.
— Ха! — насмешливо произнесла Антонина Семеновна. — Думаешь, ему меня надо? Не-е-ет, он кого помоложе высматривает. Маруську вон подглядел, да не удается… Злой как черт ходит. И на эту уж глаза пялит… Сегодня справлялся.
— Ну, нет! — помолчав, тихонько стукнул по столу дядя Федя. — Тут ему от ворот поворот будет. Не допущу!
Опять звякнуло и забулькало.
— Слышь, Федор, выпей ты со мной за ради бога, не откажи.
— Ох, Тоня, не слушаешь ты меня…
— Слушаю, слушаю, Федор. Спасибо тебе. А только выпей со мной распоследнюю, не откажи!
— Я уж и так согрешил, опорожнил одну при исполнении служебных обязанностей. Ну, ладно, давай…
Они выпили.
— Огурцы-то кончились, — крякнул дядя Федя.
Помолчал и вдруг заговорил как-то особенно, проникновенно: