Вернее, он говорит, а я слушаю. О, если бы Борька был здесь! Он бы всю свою тетрадку исписал.
Дядя Федя сегодня с утра необыкновенный. Мы проснулись рано и начали разговаривать, лежа на своих полках. Я все время боялась, что он спросит про мой сон, но он заговорил совсем про другое.
— Был у нас в деревне такой случай, — начал он и вдруг рассказал забавную историю о том, как ночью заехал к ним с охоты дядя, распряг во дворе лошадь и, чтоб не тревожить никого, улегся в телегу на сено и хотел поспать до утра.
Но каким-то образом отец дяди Феди, школьный сторож, услышал шум, выглянул в окно и увидел — во дворе бродят. Испугался спросонья и — шасть по винтовой лесенке вверх. Там такая светелочка летняя была. Высунулся из нее на улицу и закричал не своим голосом:
— Караул! Караул! Грабят!
Дядюшка соскочил с телеги, схватил ружье, забегал по двору — воров ищет. А потом как пальнет вверх! А деревенский пономарь Елистрат, недолго думая, залез на колокольню и давай звонить что есть силы!
Что тут было! Минут через десять вся деревня к церкви сбежалась — кто в чем. Спустили Елистрата с колокольни, а тот сказать ничего толком не может — пьянехонок.
Добиваются люди друг у друга, что стряслось, — никто ничего не знает.
Я от души хохотала над этой историей, а дядя Федя чуть улыбался, морща губы. И как только я успокоилась, снова начал:
— Или вот еще оказия была…
И опять насмешил меня до смерти.
Он рассказывал мне не только смешное, но и страшное, и грустное, и по-настоящему волнующее…
Меня особенно поразила одна история. Да и сам дядя Федя рассказывал ее так, будто стихи читал. Лицо его посветлело, он задумчиво смотрел в окно и словно видел все на пробегающих мимо просторах, на небе, прикрытом осенними облаками…
Появилась в их деревне девочка-сиротка, Дашей звали. Стала она жить у тетки-беднячки. Лет пятнадцать-шестнадцать Дашутке, а на вид тринадцать дать можно — до того худенькая, слабенькая. Одни глаза синие с длиннющими ресницами. Да и глаза-то случайно увидел Федор, когда в церкви подняла их Дашутка на образа. Увидел и обомлел. С тех пор не стал он улюлюкать с парнями, когда Дашутка, опустив ресницы, прижимаясь к заборам, шла по улице. Сам не стал и другим не велел. А товарищи побаивались Федора — не было ему равных по силе и ловкости.
Так и подросла Дашутка. Минуло ей семнадцать лет. Постатнее стала, чуть посмелее — нет-нет да вскинет глаза, идя по деревне. Давно уже ласковыми словами называет ее про себя Федор, а подойти не смеет, да и не бывает Дашутка на гулянках, подружек себе не заводит. Последнее время взял ее лавочник в услужение — полы девушка моет, окна, побрякушки всякие да зеркала протирает. А иной раз и за прилавок поставят ее добро караулить, пока хозяин уйдет куда. Стоит Дашутка за прилавком — ресницы на щеках лежат. Кто спросит чего — ответит еле слышно и опять примолкнет — не дождется, когда хозяин придет.
Федор однажды подшутил — тихонько начал двигать растопыренную руку по прилавку, а потом и дальше, туда, где висела сатинетовая блузка. Ресницы у Дашутки дрогнули, она чуть повернула голову, следя, видно, за рукой. А когда Федор ухватился за край блузки — вскинула на него тревожные глаза.
И опять Федор всю неделю ходил, как очумелый, только про Дашутку и думал. А перед пасхой выпил для храбрости и стал караулить ее на улице.
Дашутка вышла из ворот с узелком, будто в дорогу собралась и, по привычке сторонясь встречных, пошла по деревне.
Волнуясь, одернул Федор свою красную, как мак, рубаху (сам не знает, зачем ее до пасхи надел) и направился за Дашуткой.
То ли шаги его тяжелые услышала девушка, то ли почуяла что — оглянулась. Увидела Федора, выронила узелок и хотела бежать.
Но ноги подкосились, не слушались. Упала. На лету подхватил ее Федор, прижал к себе, и Дашутка закричала на всю улицу.
Растерявшись, выпустил ее Федор, и она, собрав последние силы, побежала, запинаясь.
— Дашутка… Дашутка… Куда ты?
Вот нагнал, схватил за руку, потянул к себе. Волосы у Дашутки распались, светлой волной метались по спине.
Собрались люди, но никто не вступался за Дашутку. Все знали, что Федор «сохнет» по ней, худого-то уж, поди, не сделает, а поглядеть интересно.
— Я жениться на тебе хочу, Дашутка, — отводя бьющие его тонкие руки, кричал Федор.
Но она не слышала ничего. Изловчилась, укусила Федора за палец и опять бежать. Увидела открытые двери лавки — и туда. Забилась в угол к печке, ну просто втиснулась вся в него.
Федор вместе с толпой любопытных ворвался в лавку, увидел ее такую и… опустились большие руки без сил. Ну, что ты с ней будешь делать?! Смотрит она не мигая своими синими глазищами, а в них страх, страх… и больше нет ничего.