— Сыночка теперь тебе надо, Александр, — заводили разговор путейцы, когда Прахов привозил им на мотовозе рельсы, костыли, накладки.
— Надо бы, — соглашался механик.
— Не ошибись только, — подмигивали рабочие, — чтоб уж точно парень. Слышь, Саня?
— Да уж как-нибудь, — усмехнулся тот.
Появился сын Колька. Не было на его тельце местечка, не обласканного обветренными губами отца. Годовалого он уже садил его к себе на мотовоз, разрешал «гудеть» и подержаться за рычаг.
Так было три с лишним года.
Однажды позвали Праховых на свадьбу. Кольку отец сам уложил спать. Намял ему бока, обнимая, нащекотал бритым подбородком и ушел с матерью, нарядной и веселой: не часто они по гостям ходили.
Вернулись взбудораженные, с затуманенными головами. На пороге дома Елена сказала мужу:
— Помнишь, я в последний-то раз без тебя к матери ездила?
— Ну… Помню…
— Так знаешь ли кого там встретила?
— Кого?
— Семена Рагожина!
Елена игриво заглянула в глаза мужу и добавила многозначительно:
— Все еще один, Сеня-то! Упустил, говорит, я свое красное солнышко.
Александр разувался у порога. Он что-то пробормотал невнятное, а Елена продолжала:
— Их мотопоезд тогда три дня в Липаевке стоял, так он все вечера у нас просиживал.
— Кто? — спросил Прахов.
— Да Сеня же Рагожин! — втолковывала ему Елена. — К маме-то, говорю, когда без тебя ездила, там и повидалась с ним.
Александр ничего не сказал, только чуть наморщил лоб, стараясь, видно, понять, о чем разговор.
Елена расправила постель, непослушными руками взбила подушки, вытащила шпильки из волос, заплела косу и стала ложиться. Мимоходом взглянула на мужа.
Прахов стоял у порога с ботинком в руке и смотрел на нее как-то странно. Так странно, что Елене стало не по себе.
А он продолжал смотреть, морща лоб, сомкнув губы.
— Может, квасу тебе?
— Не надо, ложись, — тихо проговорил Прахов.
Елена легла, прикрылась одеялом. Слышала, как Александр снял второй ботинок, поставил у порога и пошел к столу. Потом наступила долгая тишина. Только Колька посапывал во сне, да где-то далеко на улице мяукала кошка. Елена не могла больше бороться со сном, прикрыла глаза. Услышав шелест бумаги, удивилась — наряд, что ли, сел писать?
Нет, не наряд выписывал в ту ночь хмельной Александр Прахов, не заявку писал на тетрадке в клеточку. Бессознательно перелистав ее, перегнул, дойдя до чистого листа, и оглядел стол. Потом лихорадочно стал искать глазами, шарить руками на окне, под газетами. Нашел огрызок карандаша. И написал на листке, прорвав бумагу, день рождения Кольки.
Рука на миг застыла над этой записью, потом пальцы впились в огрызок и начали метать цифры.
И получилась у него такая арифметика, что Колька не его сын.
Глава четвертая
В палатке все спали, наработавшись накануне до ломоты в плечах. А Петр проснулся, потому что кто-то дернул его за волосы.
Сел, огляделся. Спят. Кто же дернул?
Провел рукой по волосам, пощупал брезентовую стенку. Ясно. Волосы примерзли к ней. С вечера было жарко, а за ночь выстыло.
Петр дунул. Белесая струя прорезала сумерки палатки. Оглядел широкие нары. Мишка Козлов с головой ушел под одеяло, сверху еще набросил полушубок. Максим Петрович и Федор Мартынюк лежали, как валуны, — скорчились, подобрали под себя ноги. Только Костя Плетнев спал на спине во всю длину и тихонько похрапывал, откинув подбородок.
Петр хотел слезть с нар, затопить печку, но кисти рук вдруг заныли. Колючая боль пришлась по кончикам пальцев. Он снова лег, прижал локти к груди, а ладони с распухшими пальцами поднял, надеясь, что вместе с отливающей по венам кровью уйдет и эта нестерпимая боль.
…Нелегкой оказалась дорога к месту новой стройки. Отдохнули только в трясучем вагончике, добираясь из Айкашета до небольшого уральского города Шурды. Здесь на время оставили основную часть головной группы, механизмы и отправились к далекому колышку, от которого им предстояло начинать жить и работать.
Зима, а болото как следует не затвердело. В глубоких рытвинах, под пробитым гусеницами льдом, хлюпала вода, тракторы истошно трещали, заваливались в ямы. От великой трудности иной раз над болотом повисала такая длинная «трель» Кости Плетнева, что щупленький Ислам Шарипов не выдерживал и грозил трактористу кулаком:
— Ай, сатана, думал, ругань помогай тебе?
Ругань не помогала. Требовались руки. Шестеро усталых людей то и дело расходились от тракторов в разные стороны, искали какой-нибудь тверди, срубали чахлые карликовые сосенки, забивали их под гусеницы осевшей машины. И упорно шли дальше.