Скоро в этих диких болотистых местах они будут строить железную дорогу. Придет время, и вокруг новой дороги, как грибы, начнут расти большие и малые предприятия. Лесники, нефтяники, газовики, химики будут выпрашивать для себя тупички, а то и подъездные пути… Обработают дорожку как миленькую, оттянут от нее веточки!
В Шурде Петр прослушал лекцию об этих краях. Невозможно перечесть, сколько всяких богатств собралось тут и на земле, и под землей. Легче, наверно, сказать, чего не имеется, но и это еще неизвестно — геологи докопаются до истины. А вышки нефтяников, полыхающие огни газовиков Петр уже видел своими глазами. О древесине и говорить нечего: куда ни глянь — все она!
— Дорогие товарищи, — сказал тот шурдинский лектор. — Дорога, которую вы проложите через тайгу и болота, даст выход на Большую землю просто-таки… легендарным богатствам! Лесу… Нефти… Газу… — Лектор даже зажмурился, перечисляя. — Но все это потом… А пока…
Петр несколько раз энергично тряхнул кистями, вытянул из-под изголовья телогрейку, надел ее и осторожно спустился вниз на мягкий, густо устланный сосновыми ветками пол брезентового жилья. Отыскал упругие свертки бересты, сел на полу, приготовился топить печку.
Печку еще в Шурде сделал Федор Мартынюк — из железной бочки, в которой раньше держали солярку. Приварил ножки из тонких труб, прорезал отверстие, прикрепил жестяную дверцу, и печку сразу прозвали «поросей». Вчера в ней ярко пылал огонь, бока были алые, как само пламя.
Петр открыл дверцу. Посыпалась холодная зола. Он пригоршнями стал вытаскивать ее и складывать тут же, под печку. Чихнул. Костя Плетнев перестал храпеть, а Михаил Козлов заворошился, поднялся под одеялом на четвереньки, но сразу же упал обратно и замер.
Петр поджег свиток бересты. Алые языки накинулись на полешки, забушевали в маленькой печке. Вот «порося» тепло дохнула на Петра, бока ее начали розоветь… Вот покраснели… Все шире становилось горячее кольцо вокруг нее, все острее аромат разомлевшей возле печки хвои…
На нарах шевельнулись и медленно, блаженно раздались в длину два «валуна». Не просыпаясь, перевернулся на бок Костя Плетнев. Из-под одеяла послышался сладкий зевок Ислама Шарипова. Лишь Михаил Козлов лежал как мертвый.
«Сейчас, сейчас я припеку тебя! — вглядываясь в бойкие языки пламени и словно набираясь от них яростной удали, весело думал у печи Петр. — Ты у меня вскочишь, товарищ старший прораб!»
Втиснул в огненный зев «пороси» еще три полешка и, расстегнув телогрейку, выскочил из палатки.
Тайга стояла тихая и холодная. Низкое солнце с трудом пробивалось через ее глухие чащобы, выискивало просветы и золотило чешуйчатые стволы. Ели, сосны, березы тесно сплотились вокруг небольшой площадки. На ней, разметавшись ветвями, лежали поверженные деревья. Лежали беспорядочно, крест-накрест, со вздыбленными комлями. И лишь одна береза — прямая, белоствольная, — падая, вцепилась голыми ветвями в зеленые космы кедра да так и стояла, припав к нему.
Оглядев вчерашнее поле боя, Петр вспомнил, как смешно топтался плотник Максим Петрович возле каждого дерева, не зная, с какой стороны лучше приладиться, где сделать подпил. Пока он топтался, остальные отрубали у сваленных деревьев сучья, заготовляли дрова, достраивали нары в палатке. Но лишь пила Максима Петровича со звонкой трели переходила на глуховатую и вроде начинала давиться чем-то — бросали топоры и, не попадая в свои же следы-ямины, как медведи, заваливались в тайгу.
Максим Петрович последним оставлял позицию. Когда в месте среза образовывалась щель, становившаяся все шире — будто дерево зевало, откидываясь назад, — он бросал пилу и, путаясь в сучьях, неловко, по-стариковски перелезал через стволы и бежал в сторону.
Петр снова взглянул на кедр, принявший на свое плечо подрубленную березу. Почему-то представилось — окончена работа, построена дорога… Они уже на новых местах, а люди, оставшиеся обживать эту тайгу, рассказывают прибывающим, как во время самой первой рубки упала на грудь кедра подпиленная береза, и всю ночь держал он ее, умирающую, чтоб не было ей страшно и одиноко. И за эту доброту его оставили жить. Почувствовав холод, Петр застегнул распахнутую телогрейку и стал вспоминать всякие истории, услышанные в Шурде от геологов и охотников… Вот, например, почему не стало лося в этих местах?
Оказывается, напала на лосей страшная болезнь — ящур. Собрал лось-вожак стадо, увел в глухомань, больные полегли там, устроили себе кладбище. А здоровые разбежались парами в разные концы.