— Все тебе понятно про нашу организацию?
Ислам кивнул:
— Хороший организация. Куда он, туда и я.
Через несколько дней Ислам Шарипов появился в кабинете вместе с невестой Галией, девушкой выше его на полголовы.
— Во-от! — широко улыбнулся Ислам. — Я — кирпич класть, баба — раствор болтать, — сразу определял он на работу свою молодуху.
Хохряков с удовольствием посмотрел на большие, крепкие руки девахи.
— Добро, добро, Ислам! Оформим.
— Там крыльса еще есть, — щедро повел рукой к дверям Шарипов.
— Что, еще навербовал? — обрадовался Хохряков. — Молодец! Веди их сюда.
— Ни-и… Сам туда иди! Катомка там, чемодан, старуха…
— Какая старуха?
— Иди, иди, гляди! — весь сиял Шарипов.
Хохряков вышел на крыльцо. Оно все было завалено мешками, чемоданами. На одном из них сидела сгорбленная древняя старуха со строгим горбоносым лицом, с глубоко провалившимися глазами. Низко над ними — черный платок.
— Вот там еще бегай, — указал Ислам на поляну и закричал, загребая к себе руками: — Киль! Киль! Айда! Айда!
К крыльцу вприпрыжку подбежали трое ребят — девчушка и двое мальчишек. Ислам одернул у одного пиджачок, девчушке вытер нос рукавом своей рубахи, И залопотал с ними по-татарски.
Хохряков стоял как истукан, а когда в горле проклюнулся голос, спросил совсем ненужное:
— А она… говорит по-русски? — и указал пальцем на старуху.
— Ни-и, — замотали головами Ислам и Галия.
— Ислам, — постепенно приходя в себя, заговорил Хохряков. — Ты обещал вдвоем, — давил он на слова. — Ведь пе-ре-дисло-кация же! На новые места едем!
— Да-а! — весело согласился Ислам. — Я так думал — двоем. Не знал я.
И начал представлять свое семейство:
— Два брат Галия, сеструшка… И бабка ста-арый, больной…
— Что ей, жить больше негде? — медленно разряжался кадровик.
Старуха вдруг, как ворона, быстро повернула голову, выпрямилась как смогла и надменно оглядела Хохрякова чуть помутневшими, но еще острыми глазами.
— Ни-и, — поспешно заговорил Ислам. — Сын ему есть…
— Дядька моя, — помогала Исламу подруга.
— Куриса, хозяйства… все есть, — выкладывал Ислам.
— Так почему же она с сыном не живет?
— Надоел, — объяснила Галия.
— Та-ак… Сыну, значит, матка родная надоела…
Но старуха опять так глянула на Хохрякова, что Ислам замахал руками:
— Ни-и! Ему, — указал на старуху, — сына жить надоел. С нами новая места ехать хочет…
— Ну, братцы!
Короче говоря, не смог Хохряков отругать этого счастливого человека, прожившего в сиротстве и вдруг обретшего семью, да еще сразу такую большую. Он только сказал опавшим голосом:
— А ты говорил, она не понимает по-русски…
— Ни-и! — воскликнул Ислам. — Говорить не умей, а понимать — все понимай!
И он с гордостью посмотрел на нахохлившуюся старуху.
Спустя неделю, когда Ислам с Галией уже вовсю клали печи, удивляя всех мастерством и проворством, вкатился в кабинет Хохрякова грузный человек. Тяжело уселся возле стола.
— Слушай, — заговорил глуховато, — не нанимался ли к тебе такой худой-худой татарин, Ислам Шарипов?
Посетитель оказался начальником дистанции пути, в которой восемь лет подряд проработал Ислам. Хохряков насторожился.
— Нет, не припомню что-то, — отводя глаза к окну, забарабанил он пальцем по новенькой папке: как раз в ней и лежали Исламовы документы. Хорошо, что фамилию не успел написать. — А что? Набедокурил?
— Да так… — неохотно ответил посетитель. — Неувязка вышла. Я погорячился, Ислам обиделся. Да найти бы только… — вздохнул он.
Хохряков приоткрыл ящик стола и утянул туда личное дело Шарипова.
— Понимаешь, — человек всем грузным телом повернулся к Хохрякову, стул застонал под ним. — Дистанцию к зиме готовить надо. Ислам печки клал — как песни пел. Положит кирпич — навечно… Ни дыму, ни копоти. Печных работ нет — на пути идет и там вкалывает на полную катушку. Понимаешь?
Хохряков все понимал и даже сочувствовал. И радовался, что не промахнулся. Вся Исламова семья была дорога сейчас его сердцу — ладно, перетащат на новое место, не такое видывали.
— И вообще, нужен он мне, — посетитель полез в глубокий карман пальто и долго нащупывал там что-то. — Часы вот именные оставил. Передать бы надо.
У Хохрякова дрогнули руки, хотели протянуться через стол забрать часы. Еле удержал их.
— Где же искать его?.. — покряхтывая, поднялся начальник дистанции.
Хохряков тоже встал, легонько растирая грудь: там было неспокойно, мучила совесть.