— Он холостой?
Спросил и сразу понял, что сделал хитрый ход.
— Холостой, — с надеждой повернулся начальник дистанции.
— Ну вот, — облегченно выдохнул Хохряков, — а наш… вспомнил я, есть у нас Шарипов… Но у него, — Хохряков мысленно представил поляну с ребятишками, старуху на крыльце, — но у него раз, два, три… Да все шесть ртов у него! Семейный.
— Однофамилец, выходит, — грустно констатировал начальник дистанции.
— Однофамилец, — живо подтвердил Хохряков.
«А как же часы-то именные?» — уже слабенько напомнила совесть. «А часы именные Ислам у нашего начальника главка заработает», — успокоил ее Хохряков. И сам успокоился: дистанция пути на месте стоит, а Горем по свету ездит. Так уж лучше возить хорошего человека.
Когда за посетителем плотно захлопнулась дверь, Хохряков достал из стола новенькую папку и написал на ней нажимисто, четко: «Ислам Шарипов».
И рассмеялся.
Было это шесть лет назад.
Глава шестая
Сейчас Хохряков смотрел с верхней полки на возню Исламовых ребятишек. Четверо, мал мала меньше, они загородили весь проход, удобно устроившись на застиранном половичке. Старшенький, широконосый, похожий на отца, листал книжку, а остальные — две девчушки и годовалый карапуз — лезли к нему, заглядывали на картинки, тянули книжку к себе.
Хохряков улыбнулся, вспомнив, что горемовцы считают стройки по Исламовым ребятишкам. Иной спорит, спорит о чем-нибудь, а потом на полном серьезе спросит для проверки:
— Ислам, который уж у тебя родился?
— Четыре штуки…
— Во! Я и говорю, что на четвертую стройку с того года едем.
В самом деле, как только ехать — Галия родить. Или перед самой дорогой разрешится, или в пути выдаст, или по приезде на новое место подарит маленького Шарипова. И всего какую-нибудь неделю, редко две помесит раствор Исламу другая подсобная. А потом Галия приспособит в няньки сестренку свою младшую или брата и выходит на работу.
— С ума ты сошла, — закрывая бюллетень, каждый раз ворчит председатель постройкома Лазутина. — Нарушаю я с тобой всякие правила. До родов тебе полагается отпуск два месяца и после столько же. Случится с тобой что — мне отвечать придется.
— Ни-и, — качает головой Галия. — Ничего не будет.
— Все деньги все равно не заработаешь, — хмурится Лазутина.
— Ни-и! — машет руками Галия. — Зачем деньги? — И признается смущенно: — Стыдно мне. Все с брухом, все с брухом… Работать когда?
Хорошо думается под стук колес, хорошо вспоминается. Самое бы милое дело заняться сейчас дневником, записать мысли и соображения насчет передислокации. Шуточки ли, почти сто тридцать семей сорвались с места и дружно, без ругани, без шума погрузились, разместились в вагончиках и поехали в темный лес. С ребятишками!
Вот по этому поводу был шум. Дней за десять до отъезда, когда уже головная группа находилась в тайге, из нового треста вдруг бумага — семейных не брать. Ступин возмутился:
— Придумали! Вывеску, что ли, повезем в тайгу?
И поехал в Горноуральск. Возвратился сердитый, совсем без голоса. Написал Хохрякову на бумажке: «Разрешают брать только с одним ребенком».
Ну, братцы! А их даже у главного бухгалтера четверо. У Ислама вон пятый наготове. Так что же — Ислама не брать?!
Даже сейчас кадровик не может думать об этом спокойно, садится на полке, заглядывает вниз, машинально пересчитывает ребячьи головы.
— Малой где? — недосчитавшись, спрашивает Галию.
— Маруська себе таскал.
Или, скажем, Галию не брать? Да пусть она хоть каждый месяц родит, а никому не уступит Хохряков такого человека!
И так уже в Айкашете кое-кто присмотрел себе хороших горемовских мастеров. Кадровик домостроительного комбината облюбовал Максима Петровича. Еще бы! В их деле такие руки на вес золота. И плотничает, и столярит Максим Петрович. И дом срубит, и шифоньер такой смастерит, что не поймешь — самодельный или купленный.
Обхаживал его комбинатовский кадровик, уговаривал. За месяц до передислокации повел в один дом, показал квартиру, вложил в руку ключик. И пообещал место старшего мастера в одном из основных цехов комбината.
Об этом Хохряков тоже не может думать спокойно. Мнет в руках газету, складывает в четырехугольник, сует под подушку и снова ложится…
Вечерами после работы стал Максим Петрович исчезать из дому. Узнал про это Хохряков и однажды решил поглядеть, куда ходит плотник.