— Зачем вы так, Зинаида Федоровна? Не надо бы так-то, — проговорил Хохряков. — Она, можно сказать, выросла в поезде. И отец ее с этим Горемом ездил, погиб на войне. И мать тоже. Скончалась четыре года назад.
Женщина молчала, растягивая тонкие кружева на платочке.
— А так Клавдия неплохая, — опустив руку на рыжую, торчащую из-под лавки голову пса Абдулки, продолжал Хохряков. — Работать умеет…
Он вдруг умолк, какое-то время сидел, напряженно глядя перед собой в коричневую полинялую стенку вагона. И неожиданно встал.
— Простите, Зинаида Федоровна, — поспешно сел обратно, — мне тут одна мысль в голову пришла.
— Какая? — Хохрякову послышалась надежда в голосе женщины.
Но не скажешь ведь ей, что пришла ему мысль назначить Клавдию командовать столовой. Бывшая заведующая в тайгу не поехала, любого на такую должность не поставишь. А Клавдия — человек свой. Грамотная, настырная. Тут и красоту со счетов сбрасывать не приходится: поедет в орс — чего хочешь добьется.
Ему хотелось сейчас же пойти к Ступину. Но женщина ждала ответа.
— И парторганизация поезда тоже, видимо, легко на это смотрит, — услышал он голос Заварухиной, и ее замечание неожиданно помогло Хохрякову собраться с мыслями, ответить так, как, ему казалось, следовало ответить.
— Не кажется ли вам, Зинаида Федоровна, — волнуясь, начал он, — что главная вина лежит на Валерии Николаевиче. Почему же беспартийную наказывать, а коммунисту потакать. Выгонять из коллектива женщину, чтобы, значит, мужчине было спокойнее. Вот поразберитесь-ка с этим, Зинаида Федоровна. Вы ведь образованная, культурная… У меня всю совесть изъело из-за этой истории, — похлопал себя по груди. — Даже понять не могу, как я согласился увольнять Маклакову. — И признался почти доверительно. — Отлегло, когда узнал, что едет она в поезде!
Годовалый Шарипов, держась пухлыми ладошками за скамейку, пришлепал в свое купе и уставился черными глазами на женщину. Та быстро встала и поспешно шагнула по коридору к дверям.
А Хохряков все сидел. Стук вагонной двери царапнул по сердцу: и не права Зинаида Федоровна, а все равно жалко — переживает человек. Он поднялся, переобулся в валенки и, ни с кем не обмолвившись, ушел.
Вагон заговорил.
— Ай-ай-ай, что теперь будет, — покачала головой Галия.
— А что будет? Может, все на том и закончится, — сказал пожилой мужчина, лежащий на верхней боковой полке. — Валерий Николаевич — инженер хороший, отпускать от себя такого жалко. Обойдется!
— А, видать, Заварухин не больно на себя надеется, раз сам настаивал, чтоб не брать Клавдию, — поделилась своими соображениями одна из спутниц.
— Мой тоже когда-то на Клавку поглядывал, — призналась другая и вздохнула. — А жалко мне Клавку. Красивая, а в жизни как-то не везет ей.
— Да-а, не родись красивой, а родись счастливой…
— Ах, бедная Клавочка, чем она виновата, что красоту ей бог дал! — послышался сверху довольно ехидный голос. — Она ведь за мужиками не гоняется, они к ней сами льнут.
Женщины, сидевшие внизу, неодобрительно посмотрели на Наталью Носову — тридцатилетнюю, некрасивую, недобрую на язык.
— Понужать их надо, мужиков-то, — сказала одна из молодушек.
— Она и так понужает, — вступилась за Клавдию девушка с пучком светлых волос, перевязанных тесемкой.
— Ух если бы не понужала! — послышалось сверху. — Было бы вам заботы!
Дверь вагона распахнулась, потянуло холодом. Вошел Хохряков.
— Хоть и не очень кстати я туда заявился, а дело все-таки обделал, — сказал он, потирая руки. Лицо его было оживленным. — Клавдию Маклакову назначим на новом месте заведовать столовой.
Наталья Носова приподнялась на локте. Волосы ее в мелких перманентных кудряшках растрепались, лицо опухло от долгого лежания. Не скрывая усмешки в своих небольших бесцветных глазах, она оглядела примолкших женщин.
— Ух ты, начальство теперь Клавдия у нас! — подмигнула Хохрякову.
— А что, разве плохо придумано? — Кадровик сел на краешек скамьи и начал загибать на руке пальцы: — Человек свой — раз, грамотный — два, чего захочет, того добьется — три…
— Это уж точно! — захохотала вверху Наталья Носова. Захочет — любого мужика своим сделает.
— Да не хочет она совсем, — опять вступилась за Клавдию девушка. — Отвали ты от нее, Наталья!
— Да ты что, Маруська! Мы же подружки с ней. Это я насчет того, что кому мужики дороги, пусть за них сами крепче держатся. А то у Клавки уже сил не хватает отбиваться от них.