— Своего-то не бывало, так хоть про чужих поговорить, — бросила в адрес Натальи одна из женщин — молодая, полнотелая — и пошла по вагону.
— А мне и не надо! — отпарировала Носова.
— А хоть и надо, так что поделаешь? — сочувственно-ехидно вздохнула сидящая у бокового столика.
— Хватит вам, женщины, — похлопал ладонями по коленям Хохряков и взглянул на старую бабку Галии. Ему показалось, что веки ее вздрагивают, а платок вроде оттянут — ухо высвободила. Вспомнил — говорить по-русски не умеет, а понимать — все понимает. Лежит, наверное, наслаждается. Слушает, как тут косточки друг дружке перемывают.
— Покормите-ка меня, бабоньки, — обратился он к спутницам. — Я ведь холостой сейчас. Моя Мария Карповна в тайге где-то… — И весело передернул плечами. — Ух, замерзла, поди!
— Согре-е-ют, — засмеялась Наталья Носова. — Мужиков там хватает.
Глава седьмая
На таежной вырубке стояли уже две палатки и склад-времянка. Времянку пришлось сколотить по настоятельному требованию кладовщицы Марии Карповны Хохряковой. Прибыв из Шурды со второй группой строителей, она всю ночь просидела у огромного костра. Петр Росляков из-за этого не мог спать, выбегал и звал ее:
— Иди, Мария Карповна, в палатку. Ну сама подумай, кто возьмет твое добро? Медведи и те залегли.
— Завтра же склад мне делайте, — одно твердила упрямая женщина.
Сделали ей из щитов небольшой складик. Затащила туда свое имущество и только тогда стала-раздавать его строителям. Простыни и наволочки не дала: «Извозите, а постирать негде». Те, кому не хватило матрацев, настаивали:
— Дай простыню, Мария Карповна. Я пакли настелю да прикрою.
— Еще на паклю да простыню! — отмахивалась та.
Петр услышал пререкания и распорядился:
— Белье, Мария Карповна, выдайте всем.
— Еще чего? — возмутилась кладовщица, да, видно, вспомнила, что начальник теперь Петька Росляков: надулась, но выдала.
В тот вечер посветлело в палатках. Ислам никак не мог решиться лечь в белоснежную постель.
— Ай-ай-ай, — топтался он возле нар, — какой белый!
Петр легко приподнял его, уложил и сам плюхнулся рядом.
— Спасибо Петру Николаичу, — умащиваясь в чистой постели, сказал Федор Мартынюк. — Кабы он не дал указание, кукиш бы нам показала Мария Карповна.
Сказано это было с ухмылочкой. Петр чувствовал, что в последние дни тракторист не упускает случая подтрунить над ним. Нарочито подчеркнуто величает по имени-отчеству, а раза два без надобности назвал «товарищ начальник». И все из-за того, что Петр решился нарядить его с трактором на болото встречать своих.
— Я и сам собирался, — усмехнулся тогда Федор и пошел, покачивая головой: дескать, разбежался Петр Росляков, да зря, и без него всякий знает, что делать надо.
Максим Петрович не одобрял поведения Федора. Зачем насмешничать над парнем? Он ведь не заносится, наравне со всеми пластается на вырубке с утра до ночи. И решил одернуть Мартынюка:
— Вот именно, Федор, кабы не Петр Николаевич, валялся бы ты сейчас на голом матраце. А в чистой-то постели и настроение у тебя хорошее, гляжу вон, и на шуточки потянуло.
— Я про то и говорю, что кабы не Петр Николаевич…
— Спи уж, Федор, — повернулся на нарах Максим Петрович. — Чего-то ты сегодня впрок наговорился.
Максим Петрович догадывался, что Мартынюк обижен, и без труда угадывал логику его размышлений. Федор — партийный. Раз. Со второго дня войны ездит с этим поездом — два; был простым путевым рабочим, стал шофером, трактористом, механиком — три; избирался в члены постройкома — четыре, Федору, может, и в голову не приходило рассчитывать на должность заместителя Ступина — образование-то среднее, давнее, многое подзабылось. А новым в технике Федор хоть и интересовался, но за книжками долго не сидел, больше любил ходить с Настюрой в кино — ни одной картины не пропускали Мартынюки, если не были заняты на работе. Но когда в Айкашете на собрании объявили, что с головной группой в тайгу едет новый зам — Петр Росляков, — Мартынюк опешил. Максим Петрович видел, как менялось выражение на его крупном лице, как высоко поднялись брови, собрав в складки лоснящийся лоб. Федор оглядел всех в красном уголке и, видно, заметив, что и остальные озадачены, откровенно громко крякнул и, махнув на президиум рукавицей, ушел.
Для всех это назначение оказалось неожиданным, но удивляться было некогда: в Айкашете начались сборы, на участках заканчивались последние работы. Ступин гонял своего молодого зама во все концы, заставлял вести телефонные переговоры с двумя трестами — у самого Ступина больное горло совсем отказало, — в общем, началась передислокация, и тут уж не до обсуждений.